Наконец, нашли, усадили и сосчитали всех. Дежурная торопливо выхватила у нерасторопного второго пилота подписанную ведомость, попрощалась и убежала. Климов нетерпеливо смотрел в окно, когда же, наконец, отойдет крыльцо. Трап медленно отполз от борта; ударило воздухом по ушам - бортинженер закрыл входную дверь.

- Отбор! - капитан рванул форточку, уши отпустило.

Штурман обернулся, привстал с кресла, дотянулся до тумблеров отбора воздуха на доске бортинженера и убрал наддув.

Вошел Степаныч, закрыл дверь, быстро сбросил куртку, нажал кнопку поверки ламп и доложил:

- Штанга, штыри, заглушки, заземление на борту, двери, люки закрыты, табло не горят, бортинженер к полету готов!

Начался привычный ритуал.

Ольга Ивановна не просто ходила по салонам и пересчитывала пассажиров. Она профессионально приглядывалась, кто как себя ведет, и мысленно отбирала кандидатов, которые могут задать ей в полете головную боль.

Эти трое, из ресторана, которых искали. Они уже в такой кондиции, что, пожалуй, головная боль будет у службы перевозок норильского аэропорта, когда станут будить их и выводить из самолета.

Еще одна веселая компания: эти добавили как раз перед посадкой, и сейчас в самом кайфе. Будут приставать к девчонкам, надо предупредить, чтоб те держались построже и не поддавались на провокацию, как давеча эта Наташа.

Напуганная дама... поглядывать, как бы не закатила истерику.

Слава богу, детей нет. Не то время, чтобы возить детей по северам.

Холеный мужик, крутой, стриженый, цепь золотая. Уж больно выпендривался при посадке; этот в полете достанет своими капризами и требованиями.

Дедушка хворый, таблетки глотает. Как бы не пришлось возиться с ним в полете.

Все эти заметки на будущее входили в свод неписаных правил, выработавшихся у опытной бортпроводницы за двадцать пять лет полетов. Она умела распределить внимание и силы бригады так, чтобы хватило на весь полет, вовремя подсказывала, чтобы не вышло какой оплошности, умела подставить плечо и подменить любую из девочек, если у той не все получалось. Особенно это касалось молодых, которым, по опыту своему, она еще не во всем доверяла. Если в плане выполнения своих обязанностей с каждой девочкой все обстояло более-менее нормально, то в моральном плане надо было подстраховывать тех, кто еще не выработал требующегося в работе определенного мужества и стойкости характера.

Она не уставала втолковывать, что бортпроводница на самолете не просто обслуживающий персонал, а прежде всего - спасатель. Поэтому при предполетной подготовке она особенно строго, еще и еще раз проверяла, как твердо знают девочки свои обязанности по аварийному расписанию. В экстремальной ситуации думать и подсказывать будет некогда, надо действовать, может быть, самостоятельно, может быть, будучи травмированной, может, в огне пожара, может, после посадки на воду. Наша задача - спасти людей при возникновении непосредственной опасности для их жизни, повторяла и повторяла Ольга Ивановна своим подчиненным.

Девочки иногда обижались на ее, как им казалось, излишнюю требовательность, даже придирчивость. Так обижается дочка на выданье на свою очень беспокойную, испереживавшуюся за судьбу дочери, но такую родную маму. Да они и годились ей в дочки: у самой Ольги Ивановны подросла дочь-невеста, и мать, взяв кредит на однокомнатную квартиру, не вылезала теперь из рейсов, чтобы заработать дочке на жилье.

Вот об этом и была нынче головная боль у старой бортпроводницы. Всю жизнь поднимая дочку одна, она боялась, что потеряет работу раньше, чем успеет расплатиться с банком.

Рассадив и пересчитав пассажиров, бригадир дала последние указания девчатам, расставила всех по местам и пошла докладывать командиру о готовности бригады к полету.

После взлета самолет лег на северный курс и стал стремительно набирать высоту, пробивая сумеречный серый смог, висящий над большим городом. Отбалансировав машину, Климов отдал управление второму пилоту, и тот, вцепившись в штурвал и выжимая из него все соки, целиком ушел в процесс пилотирования тяжелого лайнера. Штурман вел связь. Инструктор приглядывался.

Господи, снова и снова думал Климов, ну как ему сразу вдолбить те истины, которые нормальный пилот нарабатывает годами, переходя с легких машин на более тяжелые и сложные? Каким образом и как быстро мальчишка определит степень инертности стотонной машины и научится упреждать ее отклонения тонкими порциями рулей? Сколько же внутренней работы требуется только для того, чтобы человек просто научился удерживать самолет в заданных параметрах.

А ведь существует еще проблема борьбы с непривычными ощущениями, да просто со страхом неизвестности. И решается она только постепенно, только через сотни и тысячи часов полета, в процессе работы среди опытных старших коллег...

Димка старался. Начался процесс набивания руки, надо было, во что бы то ни стало, освоить эту древнюю железяку. Он гонялся за малейшими отклонениями стрелок и неуверенными движениями штурвала старался на них реагировать.

- Ну-ка не сучи, не сучи ногами, сними ноги с педалей, - проворчал Климов. - Сколько раз вам повторять: на тяжелом самолете в воздухе управляют только штурвалом. Только штурвалом! Педалями ты только раскачаешь машину и помешаешь ей лететь самой. А самолет летит сам! Он же само-лет! Ты только научись ему не мешать, а кое-где и помоги. Подправь. Стриммируй. Он сам полетит! Ты потом поймешь! И штурвал не тягай. Триммером, триммером, большим пальчиком. Дай триммера, подожди. Если не реагирует, еще дай и подожди. Пилот выжидает, а голова - работает!

Второй пилот стал гонять туда-сюда тангенту триммера. Устойчивый, инертный самолет не особо стремился реагировать, а неопытный глаз стажера никак не мог поймать по приборам поведение самолета.

"Эх... слабак..." - Климов, талантливый инструктор, может, в сотый раз, разочаровался в ученике, как разочаровывался поначалу в каждом новом втором пилоте. Но потом он вкладывал в человека всю свою страсть к полетам, все умение, стремился зажечь божью искру - и таки зажигал! И этого парня, уж какой он ни есть, тоже как-то надо зажечь, увлечь, заразить благородной завистью, - а там само пойдет... если есть желание и талант.

Димка, сопя от старания, все прилаживался к поведению неуклюжей, тяжелой как бревно машины. Он увлекся процессом, и незаметно куда-то ушли скепсис и легкое презрение к старью, а в прагматичной душе, сквозь банальную житейскую мудрость, ранним пеплом едва припорошившую молодое сердце, - вдруг родился и стал бурно разрастаться мальчишеский восторг обладания.

Вряд ли найдется на земле мальчишка, которого не ввергнет в пучину восторга дрожащий в руках настоящий живой штурвал! Тут же слетают с молодой души ошметки нарочитой бывалости, все эти "да знаем", "да видали мы", "ага, щас", - и тонет это искусственное, напускное, тонет без следа в чистом, горячем, живом чувстве приобщения к НАСТОЯЩЕМУ.

И когда это чувство внезапно пронзит...

Все! Человек "подсел" на полет.

Пошла самая спокойная часть полета. Земная суета осталась позади, и сама земля все удалялась и растворялась, пока не скрылась в сером дымном мареве, оставляя капитана один на один с привычными раздумьями. Второй пилот худо-бедно управлял самолетом, машина немного мотала носом; Климов поглядывал, убеждаясь, что особо вмешиваться не надо, пусть пацан набивает руку. Штурман задавал курс, бортинженер за спиной щелкал галетниками, проверяя работу аппаратуры; до набора заданного эшелона было еще далеко, и старый капитан, внутренне отметив, что отлаженный организм экипажа работает нормально, стал думать, какая их ждет погода в Норильске и удастся ли проскочить в закрывающееся окно.

Летная судьба непредсказуема, выбирать не приходится, а надо принимать ее как есть. Старый летчик Климов не знал, что провидение только что отмерило ему последние спокойные секунды полета.