Что было хуже всего в этом паршивом деле, так это то, что он был бессилен. Он был ошеломлен степенью своего провала. Одной переменной величиной в этом сложном уравнении, которое Джошуа не мог решить. Факт, что он все еще любил Эллин вопреки здравому смыслу, выходил за рамки его понимания. Эллин могла быть его женой по закону, но теперь она принадлежала другому человеку.

Все кончилось, думал Джошуа, играя с пустым стаканом, не успев начаться. Эллин вернется в Рэпид-Сити к своему дакотскому ранчеру и будет довольна жизнью, а, может быть, даже счастлива. А он, Джошуа Мэннерс, останется на развалинах прошлого и так и состарится, вспоминая несколько кратких, чудесных мгновений, когда ее сердце принадлежало ему.

При этом Джошуа снова наполнил стакан, расплескав немного жидкости, поднес его к губам, удивляясь его тяжести, и выпил все содержимое. Сквозь шум в ушах он услышал, как открылась дверь. Сквозь толстое стекло на дне сосуда он увидел неясное очертание, входящее в комнату. Джошуа поставил стакан на стол, почувствовав значительное облегчение от того, что Эллин больше не прикована к постели. В то же время его резанула боль в груди, такая сильная, как будто кто-то хотел вытащить у него сердце. Эллин закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов к Джошуа, и тут их глаза встретились. Она онемела от изумления, как будто не ожидала здесь его встретить. Джошуа вцепился в ручки кресла – это было единственное, что могло удержать его от порыва заключить в свои объятия Эллин.

Твой голос, взор, и рук твоих касанье, Прельщая, не смогли б меня увлечь… вспомнил он шекспировские строки.

Она не заговаривала с ним, и через некоторое время он решил к ней обратиться.

– Тебе лучше? – спросил Джошуа ровным голосом, несмотря на алкогольное опьянение.

Она вскинула голову и выпрямилась, словно кол проглотила. Эллин внимательно изучала Джошуа холодным взглядом.

– Как будто тебя это волнует, – ответила она тихо и сдержанно.

Эллин перевела взгляд с его лица, о выражении которого можно было только догадываться, на стакан и бутылку на столике рядом с ним. Джошуа пожалел, что выпил слишком много бурбона, который сделал его слишком откровенным и опасно уязвимым. Но, конечно, было уже слишком поздно.

– Меня это волнует, – услышал он со стороны свой монотонный голос. – Если бы меня это не волновало, то я бы воспользовался тобой в ту ночь, а потом бросил бы тебя, пока ты спала или ударил бы вместо того, чтобы наказывать себя. Меня это заботит, Эллин. И всегда будет заботить, и это мой бич.

Эллин сощурилась, и он понял, что она ему не поверила. Может быть, так было лучше для каждого из них.

– Тебя заботит, – презрительно усмехнулась она, – твоя гордость и тщеславие, как и любого мужчину.

Он вяло и горько усмехнулся.

– Если у меня и были гордость и тщеславие, то ты меня давно от них излечила.

Она, кажется, задумалась над этим, и ее взгляд потеплел, а плотно сжатый рот расслабился. Джошуа вспомнил, как целовал ее губы, их нежность и сладость, и как Эллин отвечала на его поцелуи. Его потянуло к ней так, что он вынужден был отвести от нее взгляд.

– Я пришла, – сказала Эллин уже менее бесстрастным тоном, – напомнить тебе, что мы сегодня должны пойти на Котильон.

Черт! подумал Джошуа, закрыв глаза, и тяжело вздохнув. Он чувствовал, что не может даже подняться с кресла, не говоря о том, чтобы в течение нескольких часов «светиться» в общественном месте.

– Я не забыл, – солгал он, протирая глаза большим и указательным пальцами правой руки. – Неужели я не выполняю свои обязанности мужа? Конечно, я имею в виду, не в библейском смысле?

Джошуа набрался мужества снова посмотреть на нее и, как он и предполагал, увидел упрек в ее изумрудных глазах.

– Тебе лучше знать ответ на это, – Эллин говорила негромко и манерно, своим тоном ясно напомнив ему их последний поединок с Морган Меллетт. От этого намека он почувствовал, как с новой силой в нем закипает гнев.

– Да, – сказал Джошуа, чувствуя, что от количества выпитого бурбона у него развязался язык.

– Я знаю и могу сказать, что в большинстве случаев вел себя, как джентльмен, за исключением тех нескольких раз, когда я был опьянен твоим очарованием. И кто может меня в этом упрекнуть? Никто, даже Билл Болланд, готов поспорить, конечно, не Билл Болланд! В конце концов, он сам поддался искушению…

– Ты лицемер! – прошипела Эллин. – Ты осмеливаешься осуждать меня и Билла, когда сам так бесстыдно развлекался с женой другого человека! Я хочу… Я не хочу больше тебя видеть!

Она отвернулась от него, и Джошуа обрадовался, потому что чувствовал себя так, как будто его порезали разбитым стеклом, и он истекал кровью. Тем не менее, он чувствовал, что не может удержаться от очередной порции бурбона. – Я бы хотел, чтобы в апреле в Рэпид-Сити отправился бы кто-то другой, а не я.

Котильон в Нью-Йорке отличался от вечера в Луизвилле и даже от вечера в Балтиморе, как жизнь в обществе квакеров[8] из Филадельфии отличается от жизни пивной Рэпид-Сити. Отель Балтимор, по слухам самый красивый в городе, устраивал это событие, украшая его разноцветной иллюминацией, но Эллин даже не думала о том, что ей могло там понравиться.

Она знала, что в своем новом платье, представлявшем смелое сочетание черного кружева и роскошного голубого сатина, она выглядит великолепно. Платье в достаточной мере выигрышно обнажало ее плечи, а также некоторые другие интригующие части тела. Этот наряд восхитил даже Джошуа, хотя он не сказал об этом. Эллин поймала его взгляд, несколько раз искоса посмотрев на него. Это даже принесло ей удовлетворение, хотя она не знала почему.

Джошуа сам выглядел франтовато, с завистью отметила Эллин, в своем черном фраке, цилиндре и накидке. Было также заметно, что у него не осталось и следа от выпитого бурбона. Без сомнения, с горечью подумала Эллин, Мэннерсы сумеют пустить пыль в глаза на этом вечере.

Они почти не разговаривали друг с другом. В этом не было необходимости. После того как Мэннерсы прошли испытание приема, Эллин окружили разодетые в пух и перья матроны, а Джошуа исчез, к ее удивлению, убежал содействовать карьере Шейка. Она радовалась музыке и веселью, пышно украшенным платьям и остроумным живым разговорам вокруг. Это был такой праздник слуха и зрения, что Эллин сумела на время забыть о своей разрушенной жизни.

Шампанское тоже было в опасном изобилии. Кажется, у нее под рукой всегда был полный фужер, и вскоре она почувствовала в голове гудение, как будто в комнату впустили рой пчел. Пары закружились в танце, и постепенно пышные звуки струнного оркестра заглушили разговоры. Эллин наблюдала за этим, отпивая из фужера искрящееся вино, понимая, как ее охватывает знакомое неприятное чувство одиночества, вызванное, она была уверена, количеством выпитого шампанского. Эллин протянула пустой стакан, чтобы опустить его на стол, и пронесла бы его мимо, если бы ее руку вдруг не накрыла сильная теплая ладонь.

Она не испугалась, расслабившись от вина, но какая-то ее часть, на которую не успело подействовать шампанское, поняла, что рядом с ней Джошуа, помогающий ей дотянуться стаканом до стола и избежать неприятной случайности.

– Шампанское потихоньку действует, да? – голос Джошуа был негромким и густым, как горько-сладкий шоколад. Она повернулась, чтобы дерзко ответить ему, но ответ замер на ее губах. Он смотрел на нее с такой нежностью, которой она уже много дней не видела на его лице. Из-за этого ей захотелось плакать.

Это показалось из-за шампанского, тут же подумала Эллин. Или, может быть, это игра на публику. Обе мысли были невыносимы, и поэтому Эллин отвернулась от него и посмотрела на скопление кружащихся в танце красок на танцевальной площадке.

– Потанцуй со мной, Эллин, – настойчиво пригласил Джошуа.

Она собиралась отказать ему, но он добавил: