Я с жаждой ширины, с полнообразья жаждой

Умом обнять весь мир желал бы в миг один:

Представить себе вдруг род, вид, оттенок каждый

Всех чувств людских, и дел, и мысленных глубин.

Всегда иметь тебя перед духовным взором,

Картина дивная народов и веков!

Вот что бы я считал широким кругозором

Ума, вознесшегося вплоть до облаков…

11 ноября 1894

Природа, ты не вторглася мне в душу.

Ценю и вижу всю красу твою.

Но, как моряк, спустившийся на сушу,

Здесь на ногах не твердо я стою.

Да, сердце мое там еще витает,

Где мутным морем темный град шумит.

Там странно меркнет, странно рассветает,

Где думами и чувствами дымит.

Там, как моряк, привык я колыхаться

На беспокойной жизненной волне

И в атмосфере бурь людских вращаться

Дарило жгучую отраду мне.

И вдруг кругом меня все тишь святая,

Как суша, все незыблемо стоит,

И, красотой бесстрастною блистая,

Из недр своих природа жизнь струит.

Все тот же круг, от века неизменный,

Для каждой травки, злака, деревца.

Природа здесь вершит свой чин священный:

Все естеству покорно до конца.

Но в этом царстве дик я и растерян,

Красою этой чинной удручен.

Ах, каждый листик так в себе уверен,

И только я колеблюся, смущен…

20 мая 1895

Луна — укор, и суд, и увещанье,

Закатных судорог льдяная дочь.

Нас цепенит недвижное молчанье,

Нас леденит безвыходная ночь.

Но звезды кротко так вдали мерцают,

К нам в душу с лаской истовой глядят;

Хоть приговор луны не отрицают,

Зато любовь к безбрежности родят.

То — солнце — кубок животворной влаги,

То — сердце мира с кровью огневой:

Впускает в нас ток пенистой отваги

И властно рвет в круг жизни мировой.

И кровь в нас снова живчиком струится.

Для нас свет солнца, это — жало в плоть!

Мир лучезарных грез в душе роится…

Да, ты рожден нас нежить и колоть,

О мощный свет! — В своей нетленной дали,

В блаженстве стройном разметался ты;

В бездонных горизонтах увидали

Мы новый мир бодрящей теплоты.

Март — апрель 1896. Петроград

Пел на юге весь мир я окрестный,

Здесь я снова в себе буду рыться.

Безотрадный ты, край, бессловесный!

Никуда от тебя не укрыться!

Как в былые века Прозерпина

Свет могла созерцать лишь полгода,

Так болот горемычного сына

Лишь недолго ласкала природа.

Чую — вновь меня мгла поглощает,

Стих мой тоже стал вял и беззвучен,

Втихомолку и сердце скучает,

И уж солнце любить я разучен.

21 июля 1897. За Кёнигсбергом,

на дороге к русской границе

Зимние дни, посветлевшие, явные —

Радостно-мертвые, бело-унылые.

В воздухе — клики с угрюмою силою,

Гомон сухой, столкновенья неравные.

Снова под небом недвижным, безрадостным

Движутся тупо отряды служебные.

Хмурятся, злобятся лица враждебные,

Глухо смеются в безумии младостном.

Кто вы, откуда вы, юноши бледные?

Что вы беснуетесь в чахлом весельи?

Или закручусь я и с вами в метели

И увлекусь в эти шумы бесследные?

Шутки докучные, буйства печальные,

Но и зачем же гоненья ненужные?

Ну так вперед же, с улыбкой недужною,

Дети туманов, навеки опальные!

Не о былом вздыхают розы…

Тютчев

Грустные, слабые дети

Этих сырых холодов,

Радости нет вам на свете,

Нет вам услады плодов.

День ото дня вы пьянитесь,

День ото дня унываете.

То вы с трудами бранитесь,

То обо всем забываете.

В сердце прохлады не чуя,

Бьетесь за шумные сны.

Вам бы все мстить, негодуя,

Не замечая весны.

Нужны вам страхи и смуты,

Нужен запальчивый гнев.

Нет их — вам чужды минуты,

Чужд вам и жизни посев.

Нет их — вам в холоде косном

Век свой придется влачить.

В море благом, живоносном

Вам не почить, не почить!

О, как вы мне опостыли…

Лжете — я вам не сродни.

Дрязги лишь — все ваши были,

Ваши смятенные сны.

13-17 февраля 1899

Замысел, подлежащий окончанию

Где же радость? ты спросишь — в спокойном ли зреньи

Иль в сладостных винных парах?

Взирать ли нам гордо, как Бог, на творенье,

Иль дух свой сжигать на пирах?

И как нам отбиться от волка лихого,

Которого тягостный глад

Снедает — от Времени серо-глухого?

Скажи, о бездольный мой брат!

Сражать ли его ежечасно и ясно,

Встречая на каждом шагу,

Что ново всегда и во веки прекрасно,

Всегда на родном берегу?

Иль бойко затравим его за стаканом,

Стаканом с огнистой струей,

Который направим мы к сказочным странам,

Гуляя свободной семьей?

И так разодвинем мы сердца пределы,

И так воскурится алтарь,

Что будет ладьею наш дом отверделый,

И каждый из нас — мореплаватель-царь!

Но дивный корабль обречен на крушенье.

На мертвый заброшены брег,

В слезах изойдем мы от злого лишенья

И горестно кончим свой век.

Что ж делать? ужели проклясть исступленье?

Чем к жизни любовь утолим?

Любя ее, как допустить истребленье

Минут ее Временем злым?

Сама ль не подскажет? Не ею ли, братья,

И страсть эта жить внушена?

Что ж так веселит, что не рад умирать я?

Чем жизнь так блага и красна?

О, вникните… нас со дня на день колышет

И тихий, и быстрый поток.

Но внутренний мир — он собою лишь дышит,

Всем полон, а сам одинок.

Торжественно движутся лета и зимы,

И зори, и ночи, и дни.

И те же они, если мы — невредимы.

А нет нас — прошли и они.

Красуется в них все мой образ нетленный,

Мой образ, и общий наш зрак,

Который устроил движенья вселенной;

Слуга ему — Время, не враг.

Строители — мы, и не в нем мы витаем:

Что в памяти — ныне оно.

На сотни ладов мы его испытаем.

Но чувство — повсюду одно.

Март 1899