Посланьице Царю, чтоб он Святую Церковь

От ереси оборонил:

«Царь-Государь, наш свет!

Твой богомолец в Даурех мученой

Бьет тебе челом.

Во многих живучи смертях,

Из многих заключений восставши, как из гроба,

Я чаял дома тишину найти,

А вижу церковь смущенну паче прежнего.

Угасли древние лампады,

Замутился Рим, и пал Царьград,

Лутари, Гусяти и Колвинцы

Тело Церкви честное раздирали,

В Галлии — земле вечерней,

В граде во Парисе,

В училище Соборном

Блазнились прелестью, что зрит на круг небесный,

Достигши разумом небесной тверди

И звездные теченья разумея.

Только Русь, облистанная светом

Благости, цвела как вертоград,

Паче мудрости любя простыню.

Как на небе грозди светлых звезд

По лицу Руси сияли храмы,

Города стояли на мощах,

Да Москва пылала светом веры.

А нынче вижу: ересь на Москву пришла —

Нарядна — в царской багрянице ездит,

Из чаши потчует;

И царство Римское и Польское,

И многие другие реши упоила

Да и на Русь приехала.

Церковь — православна,

А догматы церковны — от Никона еретика.

Многие его боятся — Никона,

Да, на Бога уповая, — я не боюсь его,

Понеже мерзок он пред Богом — Никон.

Задумал адов пес:

„Арсен, печатай книги — как-нибудь,

Да только не по-старому“.

Так су и сделал.

Ты ж простотой души своей

От внутреннего волка книги приял,

Их чая православными.

Никонианский дух — Антихристов есть дух!

Как до нас положено отцами —

Так лежи оно во век веков!

Горе нам! Едина точка

Смущает богословию,

Единой буквой ересь вводится.

Не токмо лишь святые книги изменили,

Но вещи и пословицы, обычаи и ризы:

Исуса бо глаголят Иисусом,

Николу Чудотворца — Николаем,

Спасов образ пишут:

Лице — одутловато,

Уста — червонные, власы — кудрявы,

Брюхат и толст, как немчин учинен —

Только сабли при бедре не писано.

Еще злохитрый Дьявол

Из бездны вывел — мнихи:

Имеющие образ любодейный,

Подклейки женские и клобуки рогаты;

Расчешут волосы, чтоб бабы их любили,

По титькам препояшутся, что женка брюхатая

Ребенка в брюхе не извредить бы;

А в брюхе у него не меньше ребенка бабьего

Накладено еды той:

Мигдальных ягод, ренскова,

И романей, и водок, процеженных вином.

Не челобитьем тебе реку,

Не похвалой глаголю,

А истину несу:

Некому тебе ведь извещать,

Как строится твоя держава.

Вем, яко скорбно от докуки нашей,

Тебе, о Государь!

Да нам не сладко,

Когда ломают ребра, кнутьем мучат,

Да жгут огнем, да голодом томят.

Ведаю я разум твой:

Умеешь говорить ты языками многими.

Да что в том прибыли?

Ведь ты, Михайлович, русак — не грек.

Вздохни-ка ты по-старому — по-русски:

„Господи, помилуй мя грешного!“

А „Кирие-элейсон“ ты оставь.

Возьми-ка ты никониан, латынников, жидов

Да пережги их — псов паршивых,

А нас природных — своих-то, распусти —

И будет хорошо.

Царь христианской, миленькой ты наш!»

Царь христианской миленькой-то наш

Стал на меня с тех пор кручиновати.

Не любо им, что начал говорить,

А любо, коль молчу.

Да мне так не сошлось.

А власти, что козлы, — все пырскать стали.

Был от Царя мне выговор:

«Поедь-де в ссылку снова».

Учали вновь возить

По тюрьмам да по монастырям.

А сами просят:

                                          «Долго ль мучать нас тебе?

Соединись-ка с нами, Аввакумушка!»

А я их — зверей пестрообразных — обличаю,

Да вере истинной народ учу.

Опять в Москву свезли, —

В соборном храме стригли:

Обгрызли, что собаки, и бороду обрезали,

Да бросили в тюрьму.

Потом приволокли

На суд Вселенских Патриархов.

И наши тут же — сидят, что лисы.

Говорят: «Упрям ты:

Вся-де Палестина, и Серби, и Албансы, и Волохи,

И Римляне, и Ляхи, — все крестятся тремя персты».

А я им:

                                          «Учители вселенстии!

Рим давно упал, и Ляхи с ним погибли.

У вас же православие пестро

С насилия турецкого.

Впредь сами к нам учиться приезжайте!»

Тут наши все завыли, что волчата, —

Бить бросились…

И Патриархи с ними:

Великое Антихристово войско!

А я им:

                                          «Убивши человека,

Как литоргисать будете?»

Они и сели.

Я ж отошел к дверям да на бок повалился:

Вы посидите, а я, мол, полежу.

Они смеются:

Дурак-де протопоп — не почитает Патриархов.

А я их словами Апостола:

«Мы ведь — уроды Христа ради:

Вы славны, мы — бесчестны,

Вы сильны, мы же — немощны».

Вы — сильны, мы же — немощны.

Боярыню Морозову с сестрой —

Княгиней Урусовой — детей моих духовных

Разорили и в Боровске в темницу закопали.

Ту с мужем развели, у этой сына уморили.

Федосья Прокофьевна, боярыня, увы!

Твой сын плотской, а мой духовный,

Как злак посечен:

Уж некого тебе погладить по головке,

Ни четками в науку постегать,

Ни посмотреть, как на лошадке ездит.

Да ты не больно кручинься-то:

Христос добро изволил,

Мы сами-то не вем, как доберемся,

А они на небе у Христа ликовствуют

С Федором — с удавленным моим.

Федор-то — юродивый покойник —

Пять лет в одной рубахе на морозе

И гол и бос ходил.

Как из Сибири ехал — ко мне пришел.

Псалтырь печатей новых был у него —

Не знал о новизнах.

А как сказал ему — в печь бросил книгу.

У Федора зело был подвиг крепок:

Весь день юродствует, а ночью на молитве.

В Москве, как вместе жили, —

Неможется, лежу, — а он стыдит:

«Долго ль лежать тебе? И как сорома нет?

Встань, миленькой!»

Вытащит, посадит, прикажет молитвы говорить,

А сам-то бьет поклоны за меня.

То-то был мне друг сердечный!

Хорош и Афанасьюшка — другой мой сын духовный,

Да в подвиге маленько покороче.

Отступники его на углях испекли:

Что сладок хлеб принесся Пречистой Троице!

Ивана — князя Хованского — избили батогами

И, как Исаию, огнем сожгли.

Двоих родных сынов — Ивана и Прокофья —

Повесить приказали;

Они ж не догадались

Венцов победных ухватить,

Сплошали — повинились.

Так вместе с матерью их в землю закопали:

Вот вам — без смерти смерть.

У Лазаря священника отсекли руку,

А она-то отсечена и лежа на земле

Сама сложила пальцы двуперстием.

Чудно сие:

Бездушная одушевленных обличает.

У схимника — у старца Епифания

Язык отрезали.

Ему ж Пречистая в уста вложила новый:

Бог — старый чудотворец —

Допустит пострадать и паки исцелит.

И прочих наших на Москве пекли и жарили.

Чудно! Огнем, кнутом да виселицей

Веру желают утвердить.

Которые учили так — не знаю,

А мой Христос не так велел учить.

Выпросил у Бога светлую Россию сатана —

Да очервленит ю

Кровью мученической.

Добро ты, Дьявол, выдумал —

И нам то любо:

Ради Христа страданьем пострадати.