И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш Не трепещет осока.

Глубокая тишь. Безглагольность покоя.

Луга убегают далеко-далеко.

Во всем утомленье, глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,

В прохладную глушь деревенского сада,—

Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,

И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно

И сердце простило, но сердце застыло.

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

Когда я думаю, что рядом,

Вот здесь, кругом, передо мной

Безмерным преданы отрадам,

Ликуют духи, мир иной,—

В той комнате, где дни и ночи,

Как каторжник, забыв про сон,

Так бьюсь я, не смыкая очи,

Все бьюсь, к работе присужден,—

Когда я думаю, что годы,

С печальной бледностью лица,

В окно все тот же лик Природы

Я буду видеть без конца,—

И сердцем, более не юным,

Я буду, догорая, тлеть,

Внимать метелям и бурунам,

Слабеть, седеть, и холодеть,—

Вдруг сам себе тогда я страшен,

Я содрогаюсь, как в бреду,

Как будто я с высоких башен

Вот-вот на землю упаду.

А между тем так близко, рядом,

Но не слиянные со мной,

Безбрежным преданы усладам,

Сплетают духи мир иной.

Если вы в полдневной дреме,

В замираньи сладких снов,

Я в рождающей истоме,

Я в рабочем страшном доме,

В стуке дружных молотков.

Не входите, не глядите,

Нет, не слушайте меня,

Пауки сплетают нити,

С пауком и вы плетите

Паутинки в блеске дня.

Замирайте в нежной дреме,

Мне же — каторжником быть,

Мне не видеть счастья, кроме

Как работать в страшном доме,

Намечать, стучать, дробить.

Отдать себя на растерзание,

Забыть слова — мое, твое,

Изведать пытку истязания,

И полюбить как свет ее.

Не знать ни страха, ни раскаянья,

Благословить свою печаль,

Благословить свое отчаянье,

Сказать — мне ничего не жаль.

Быть равным с низкими, неравными,

Пред криком—нежным быть как вздох:

Так правят силами державными,

Так меж людей ты будешь Бог.

Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды,

Слишком долго вы молились, не забудьте прошлый

                                            свет,

У развенчанных великих как и прежде горды вежды,

И слагатель вещих песен был поэт и есть поэт.

Победитель благородный с побежденным будет

                                           ровен,

С ним заносчив только низкий, с ним жесток

                                     один дикарь,

Будь в раскате бранных кликов ясновзорен,

                                    хладнокровен,

И тогда тебе скажу я, что в тебе мудрец — и царь.

Дети Солнца, не забудьте голос меркнущего брата,

Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты,

Но и к вам придет мгновенье охлажденья и заката,—

В первый миг и в миг последний будьте, будьте

                                      как цветы.

Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно,

Раскрывайте все богатство ваших скрытых юных сил,

Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь,

                                         прекрасна,

И что царственно величье холодеющих могил.

Она живет среди видений,

В ее глазах дрожит печаль,

В них ускользающая даль

И умирающие тени.

Она поникла как цветок,

Что цвел в пустыне заповедной,

И вдруг поблек, печальный, бледный,

Не довершив свой полный срок.

В ней неразгаданное горе,

Ей скучен жизни ровный шум,

В ней той печалью полон ум,

Какою дышат звезды в Море.

Той бледностью она бледна,

Которую всегда заметишь,

Когда монахиню ты встретишь,

Что смертью жить осуждена.

Жить ежечасным умираньем

И забывать свои мечты,—

И Мир, и чары Красоты

Считать проклятием, изгнаньем!

Царство тихих звуков, ты опять со мной,

Маятник невнятный бьется за стеной.

В ровном коридоре мерные шаги.

Близкие ли это? Злые ли враги?

Я люблю волненье позлащенных нив,

На опушке леса вечер так красив.

Над простором вольным водной глубины

Дымно дышат чары царственной Луны.

Нет, я должен, должен полюбить печаль,

Не искать блаженства, не стремиться вдаль.

Не желать блаженства вечных перемен,

Нет, уйти нельзя мне от бесцветных стен.

Тонкая, но властно, вытянулась нить,

Бледного кого-то должен я щадить.

Кто-то дышит близко, грустный и родной,

Чье-то сердце глухо бьется за стеной.

На версты и версты протянулось болото,

Поросшее зеленой обманною травой.

Каждый миг в нем шепчет, словно плачет кто-то,

Как будто безнадежно тоскует над собой.

На версты и версты шелестящая осока,

Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши.

Болото раскинулось властно и широко,

Шепчутся стебли в изумрудной тиши.

На самом зеленом изумрудном месте

Кто-то когда-то погиб навсегда.

Шел жених влюбленный к любящей невесте,

Болото заманило, в болоте нет следа.

И многих манит к обманным изумрудам,

Каждому хочется над бездонностью побыть.

Каждый, утомившись, ярко грезит чудом,

И только тот живет, кто может все забыть.

О, как грустно шепчут камыши без счета,

Шелестящими шуршащими стеблями говорят.

Болото, болото, ты мне нравишься, болото,

Я верю, что божественен предсмертный взгляд.

В старинном доме есть высокий зал,

Ночью в нем слышатся тихие шаги,

В полночь оживает в нем глубина зеркал,

И из них выходят друзья и враги.

Бойтесь безмолвных людей,

Бойтесь старых домов,

Страшитесь мучительной власти несказанных

                                          слов,

Живите, живите—мне страшно—живите скорей.

Кто в мертвую глубь враждебных зеркал

Когда-то бросил безответный взгляд,

Тот зеркалом скован, и высокий зал

Населен тенями, и люстры в нем горят.

Канделябры тяжелые свет свой льют,

Безжизненно тянутся отсветы свечей,

И в зал, в этот страшный призрачный приют