После этого сел в метро и поехал в местечко Бланкенезе, которое он нашел в туристическом проспекте. Вероятно, раньше это была деревня, где жили рыбаки и матросы. Она выглядела примерно так же, как шведская Мелле в Сконе: белые деревянные дома, жавшиеся друг к другу на холме с видом на Эльбу. Сверху река вдруг показалась ему голубой и живой. Но когда он спустился к берегу, вода оказалась темной, коричнево-черной, не было видно ни водорослей, ни даже лягушек. Поэтому он очень удивился, когда обнаружил несколько ресторанчиков в конце маленькой набережной, почти наверняка специализировавшихся на рыбных блюдах. Вряд ли здесь водилась хоть какая-нибудь рыба. Он вошел в один из ресторанчиков, который выбрал по вывеске, решив, что слово "Scholle" должно означать "Камбала". Вместо этого ему подали какую-то рыбу, лишь отдаленно напоминавшую морскую камбалу, к тому же пережаренную, с невероятно жесткой коркой. Он напрасно искал что-то подобное тем винам, которые брал с собой в Сент-Августин Зигфрид Маак. Пришлось довольствоваться самым обычным немецким сортом.
Мебель в зале была стилизована под начало века, и если бы он находился в хорошем настроении и в подходящей компании, то наверняка решил бы, что это очаровательно. Но сейчас все было мрачным: он сидел, глядя на мертвую реку, ел слишком старого, пережаренного ерша вместо камбалы. Причем сидел он ужасно неудобно. Все вокруг него говорили по-немецки, и вино ему не нравилось, и еще солнце - кстати, он впервые, насколько мог вспомнить, видел солнце в Германии - было на закате. Он угрюмо заплатил по счету и вышел.
Возвращаясь в свой квартал, Карл, как будто решив поиздеваться над собой, впервые прошел по другой стороне Хербертштрассе. Действительно, девицы расположились там в витринах с голубоватой подсветкой, которая обычно используется в аквариумах. Одни были толстыми, другие выглядели внешне вполне обычно, на некоторых были красные лакированные сапоги. Но все они красовались в нижнем белье рядами за пуленепробиваемыми стеклами. Не хватало только ценников. Карл смутился, увидев содержимое первой витрины, и не стал дальше рассматривать внимательно. Он ускорил шаг и постарался проскочить этот отрезок Хербертштрассе как можно быстрее.
Снова начался дождь. Чувствуя беспокойство и опустошенность, Карл брел по городу. Хотелось уйти как можно дальше от этих притонов, но он снова оказался в подобном районе у Центрального вокзала, а потом окунулся в оживленную рождественскую торговлю, когда шел вдоль Малого Альстера, мимо супермаркета Альстерхаус, который казался вечно открытым, и большого белого отеля. Свернув с Юнгфернстиг, он оказался в похожем на Юргорден пустынном районе на берегу Альстера, где миллионеры предпочитают строить дома. Пистолет за поясом натер ему спину.
К тому времени, когда он подходил к гостинице, он почувствовал, что простудился: у него начался насморк и, вероятно, поднималась температура. Карл лег на скрипящую кровать под красным плафоном, проклиная себя, что опять забыл купить нормальную лампу; его начал бить озноб. Он вытащил несколько кассет, надел наушники и закрыл глаза.
Двое суток он лежал, почти не двигаясь, пока не унялась температура и не перестало течь из носа. Так он праздновал Рождество.
С мрачным юмором пытался он убедить себя, что террористы, возможно, устроили рождественские каникулы: ведь несмотря ни на что, они все-таки немцы. А он, таким образом, весьма эффективно провел время, выздоравливая и слушая музыку, которая сейчас была единственным, что он ценил в Германии. На одной из кассет был известный кларнетный концерт Моцарта ля-мажор (по этой причине он ее и купил) с концертом для фагота на другой стороне, который, если судить по номеру - К 191, - был юношеским произведением. Прежде он никогда не слышал этой музыки и, вероятно, никогда добровольно не купил бы нечто столь необычное, как концерт для фагота.
Но жар, возможно, повлиял на его слух и чувства: у него появилась способность фантазировать. Он проигрывал концерт еще и еще раз и представлял себе дворянина восемнадцатого века, который, как ребенок, непостижимым образом привязался к малопопулярному инструменту, потому что другие члены семьи не принимали всерьез смешной инструмент, а пока решили, что у будущего фаготиста нет музыкальных способностей. И как потом, уже будучи человеком средних лет, этот дворянин вдруг решил, что он должен заказать концерт для фагота с оркестром и сам исполнить его. И он проникся доверием к Моцарту, которого ему кто-то рекомендовал, заплатил несколько тысяч, и Моцарт наскоро написал пьесу. Это было то, что надо. И оркестр начал с дерзостью, которой нельзя было не заметить (ну, черт побери, сейчас вы услышите!). И потом в течение нескольких тактов чудной деревянный инструмент и оркестр слились воедино в магическую, удивительно красивую и все же в техническом решении довольно простую музыку. И в том же кругу родных и друзей, сначала скептическом, где никто не мог поверить, что такое возможно, а теперь восторженном и восхищенном, фаготист переживал свой триумф. Примерно так Карл рассуждал. Но это была лишь фантазия, и он решил отыскать историю концерта номер 191 где-нибудь в музыкальном отделе библиотеки и узнать, как же все было на самом деле. Это он сделает обязательно, а также купит новую лампу и, возможно, маленький камин. А дождь все барабанил по рассохшимся оконным рамам, и вода просачивалась в комнату.
В первый день Рождества он поднялся и тщательно побрился, но не электрической бритвой, как обычно, а одноразовой, обильно намыливая щеки кремом. Дрожа от холода, вымылся под краном и достал новое белье и новую рубашку в упаковке с бесчисленным количеством булавок. Он вспомнил, что и раньше так было в Швеции, и так осталось до сих пор. Ведь он несколько лет не покупал шведской одежды. Карл спустился в "Кунео" и поел с достойным удивления аппетитом, как будто вовсе и не лежал в жару, а лишь подхватил небольшой насморк.
За столом он не пожелал снять куртку, и по этому поводу на него ворчали. Револьвер лежал в ее правом кармане, пистолет был на своем обычном месте за поясом, а нож он засунул в ножны у правой икры. Его мысли были заняты тем, что нужно сменить отель на любое другое место, поскольку там он провел слишком много времени и теперь вполне можно ожидать визита полиции - в худшем и наиболее вероятном случае - или любопытных террористов - в лучшем, но, к сожалению, маловероятном случае.
Он решил, что если полиция все же придет, то он попытается ускользнуть, даже если придется отстреливаться, но при условии, что сможет действовать наверняка и не промахнется. Если же полиция его схватит, то об этом узнает весь квартал, и никакой радости не будет, если его отпустят через несколько часов. Подумать только, сам Рэмбо-Грабитель будет освобожден и вернется в квартал террористов, как будто ничего не случилось. Ясно, что ситуация будет крайне неприятная, может быть, даже с угрозой для жизни. А если тот же грабитель устроит, как напишут газеты, "ужасную перестрелку" с немецкой полицией, то это будет совсем другое дело. Поэтому с этого времени все необходимое Карл носил при себе.
Он прикинул, что если окажется в рискованной ситуации, связанной с полицией, то постарается выкрутиться из нее как можно быстрее.
Карл шел домой по мрачной улице, под унылым немецким рождественским дождем. Когда до входа в гостиницу оставалось около пятидесяти метров, Карл заметил у самой двери женщину и мужчину. Но поскольку в этом не было ничего странного для подобного квартала, он никак внешне не отреагировал. Но тут на заднем сиденье припаркованного серого BMW он заметил движение, кто-то резко открыл дверцу машины, и она преградила ему путь. В тот же миг мужчина оказался за Карлом и прижал пистолет или револьвер к его спине. "Полиция", - прошептал мужчина, и это была совершеннейшая ошибка, да он и сам это понял в тот же момент, поскольку сразу мог последовать чисто рефлекторный удар. Карл едва сдержался, чтобы не разоружить и не сбить с ног стоящего сзади.
