Литмир - Электронная Библиотека

– Совершенно верно. Вижу, что разум ваш по-прежнему ясен. Я вообще-то подумывала надеть изумруды, но тогда Бетти поняла бы, что я ее презираю, а так она считает, что у меня нет вкуса, и пусть себе… Итак, к делу: я просидела с Ее Величеством весь вечер, и она не удостоила меня ни одним взглядом против обычного рациона. Однако казалась слегка взволнованной. Какая-то мысль ее гнетет. Я думаю, уж не беспокойство ли это за судьбу одного красивого генерала. Я вас порадовала, Бейсингем?

– Черт! – вырвалось у Энтони.

– И это все? Продолжайте, вы меня не смутите… Облегчите душу, дитя мое… Вы ведь надеялись, что вас оставят в покое, не так ли?

– Надежды умирают первыми, – мрачно сказал Бейсингем. – Похоже, мне и завтрашний день предстоит провести в постели.

– И не только завтрашний, – герцогиня взглянула на Энтони и быстрым движением положила ему руку на лоб. – У вас жар, Бейсингем. И немаленький.

Месяц спустя он вынырнул, наконец, из мешанины безумных снов, приступов кашля и еще более жестоких приступов ужаса. Почему-то в бреду ему все время виделся Далардье, но чего он хочет, Энтони не мог понять, потому что при первых же звуках этого голоса начинал кричать, и тут же его накрывало такой болью и удушьем, что становилось ни до чего. Нет, он не будет упорствовать, он сделает все, что скажут – вот только никак не понять, чего от него хотят. Почему пытка начинается раньше, чем задают вопрос, ну почему? И каждый раз ему казалось, что за всем происходящим наблюдает Элизабет. Последнее, впрочем, не было чем-то невозможным. С нее станется.

Однако на деле все было не так уж плохо. Иногда стены переставали кружиться и падать, и тогда Бейсингем вспоминал, что Далардье здесь нет. Это могло бы порадовать, если бы он был способен радоваться. Остальное неважно, а эту проклятую присягу он принесет, надо было сделать это сразу, не ломаться, как девица перед первым свиданием, и все было бы хорошо. Все будет хорошо и теперь, если только не вспоминать… Но не вспоминать не получалось, снова начинался бред, а в бреду нигде, кроме Тейна, он не был, и за месяц болезни все, что с ним там происходило, впечаталось намертво, сводя с ума однообразием повторений.

…Но теперь Тейна больше не было, и стены стояли на месте. Вокруг был серый дневной свет, в окна с частым переплетом бился тяжелый зимний дождь. Заметив, что он очнулся, какая-то женщина, сидевшая рядом, улыбнулась и прижала палец к губам, показывая, что следует молчать. Впрочем, говорить ему и не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось.

Ближе к вечеру появилась герцогиня, отослала сиделку за какой-то надобностью и присела прямо на постель.

– Вам везет, сударь – сказала Эстер. – Вы прошли по самому краю. Теперь все будет хорошо. Вы слышите меня, Бейсингем?

Энтони кивнул.

– У меня есть чем вас порадовать: наша военная хитрость удалась. Сыщики просеяли сквозь сито Вшивый замок и даже побрили тех, кто на вас хотя бы отдаленно похож. Так что вас действительно ищут и действительно потеряли, и можно никуда не спешить. Теперь о деле: у вас тяжелейшее воспаление легких, вы месяц пролежали в беспамятстве, и кризис только что миновал. Можно сказать, чудом остались живы. Разговаривать вам нельзя, двигаться вы не можете, а думать в вашем состоянии противопоказано. Хотите, я вам на лютне поиграю?

Представив себе Эстер Норридж с лютней, Энтони чуть было не фыркнул, но удержался. Он помнил, что дышать надо с величайшей осторожностью.

– Ну, вот вы и улыбнулись… – герцогиня поправила одеяло и встала. – Зря, кстати, отказываетесь. Музыка лечит, а играю я не так уж плохо, и пою тоже. Не хотите музыки – тогда спите, и пусть вам приснится Марион и вернет вас к жизни. Поверьте злобной фурии, это единственная из окружающих вас дам, которая приятна во всех отношениях.

Возвращаться от края было нелегко. Малейшее движение стоило непомерных усилий, пища имела странный вкус, а жар и кашель отступили, но не ушли. И он так устал от всего этого – от дурноты, слабости, кашля и боли, устал до отчаяния, но ничего не мог с этим поделать.

Однако дни шли за днями, каждый приносил крохотное облегчение, и постепенно Бейсингем почувствовал, что ему скучно. Думать о Тейне он больше не мог, все, что было до ареста, ушло далеко-далеко, а новых тем для размышлений не было. Он попробовал читать, но собрать в один фокус буквы на странице и мысли в голове оказалось не под силу. Сиделка была молчалива, погода за окном однообразна, прошлое невыносимо, а будущего не было вообще. Лишь комната радовала глаз. Небольшая, со скошенным потолком, уютным огнем в камине и окнами, за которыми свистел ветер, безуспешно пытавшийся попасть внутрь. Энтони казалось, что в ней чего-то не хватает, он даже вспомнил, чего именно – маленького человечка в зеленом кафтанчике, с затейливым ключом в руках. Кто это такой, герцог не помнил, но здесь ему было самое место.

Как-то в полдень, когда он от нечего делать дремал, дверь чуть-чуть скрипнула, послышались осторожные шаги. Он открыл глаза – к постели склонился мальчик. Очень худенький, на вид лет двенадцати, с темно-русыми локонами, почти такими же, как у Бейсингема, и удивительными глазами – большими, теплого серого цвета, опушенными невероятно длинными и густыми ресницами. Кого-то он очень напоминал, но кого, Энтони не мог вспомнить.

Заметив, что больной не спит, мальчик выпрямился и поклонился.

– Здравствуйте, герцог Оверхилл. Меня зовут Алан Нор-ридж, герцог Баррио. Я заходил к вам вчера, но вы спали…

Ну конечно же! Такое лицо было у крошки Рэнгхольма! А ведь старший Баррио, если бы не уродство, был бы хорош собой!

– Рад с вами познакомиться. – Бейсингем протянул мальчику руку, которую тот осторожно пожал.

– Как вы себя чувствуете? – спросил гость, улыбаясь. Улыбка была очень светлая, искренняя, и Энтони вдруг стало тепло и легко.

– Спасибо, лучше. Алан, вы не знаете… – Бейсингем слегка смутился и замолчал, осознав нелепость вопроса, который собирался задать.

– С радостью вам помогу всем, что в моих силах, – по-прежнему невероятно учтиво ответил мальчик.

– Понимаете, это глупо, но я никак не могу вспомнить… Маленький человечек в зеленом кафтане, с ключом в руках. Он должен сидеть у камина. Кто это может быть, вы не знаете?

– Конечно… Это гном-часовщик из сказок Юхана Торвальда.

– Гном-часовщик? – Бейсингем нахмурился, припоминая. В раннем детстве он читал какие-то сказки, но Торвальда не помнил.

– Хотите, я вам про него почитаю? – Серые глаза были совершенно серьезны, мальчик и не думал смеяться над взрослым мужчиной, который задает нелепые вопросы.

– Ну, если вам не трудно… Это так неприятно, когда чего-то не можешь вспомнить…

– И совсем не трудно! – засмеялся мальчик. – Вы ведь, наверно, скучаете. С ума сойти – столько лежать! Матушка сказала, что вам можно почитать что-нибудь легкое, а что может быть легче сказок? Сказки Торвальда изысканны и прекрасны, в них нет изъянов даже для очень тонкого вкуса.

«А он старше, чем кажется! – подумал Бейсингем. – Сколько же ему лет?»

Должно быть, вопрос отразился у него на лице, потому что мальчик, уже поднявшийся на ноги, снова склонился к нему и добавил:

– Мне скоро пятнадцать, но я обожаю сказки. А мой отец любил их всю жизнь! – Он стремительно повернулся и выбежал из комнаты.

…Торвальд, действительно, оказался тем самым, чего так не хватало Бейсингему. Волшебный мир радовал, успокаивал, накрывал все вокруг искрящимся покрывалом, словно первым снегом. Там, под снегом, по-прежнему оставались боль, ужас, унижение, они никуда не делись – но их, по крайней мере, не было видно. Алан читал ему Торвальда, затем «Книгу первой зимы», легенды о волшебном лесе, старые рыцарские баллады. Сначала он приходил по утрам, но потом Бейсингем попросил перенести чтение на вечер – к вечеру ему становилось хуже, а книги отвлекали, уводили с собой, и он легче переносил упорно цеплявшуюся за него болезнь.

64
{"b":"101543","o":1}