Блондинка прошла за барьер. Кья была почти уверена, что вот сейчас, на ее глазах было совершено тяжкое, проходящее по юрисдикции федеральных властей преступление. Сказать солдатам?

Ничего она им не сказала, а они уже отдавали ей паспорт, и она взяла его, миновала барьер и пошла к пятьдесят второму выходу. А блондинка куда-то вдруг пропала.

Потом Кья стояла и смотрела на бегающие по стенам рекламы, а потом из динамика сказали проходить на посадку, первым проходит первый ряд сидений, затем второй и так далее.

Кья ждала взлета, посасывая выданный стюардессой леденец, а место 23Е все пустовало и пустовало. Единственное вроде бы пустое место во всем самолете. Если никто не придет, можно будет опустить подлокотники и прилечь. Она пыталась выставить защитное психическое поле, вайбы, которые никому не позволят прибежать в самую последнюю секунду и плюхнуться в это кресло. Сона Роса – вот кто настоящая специалистка, ведь это же одно из боевых искусств, практикуемых ее бабской шайкой. Кья никогда не понимала, ну как можно всерьез верить, что такая штука сработает.

А она и не сработала, потому что в проходе появилась та самая блондинка, и она, похоже, узнала свою соседку, а может, Кья это просто показалось.

Лэйни не представилось возможности полюбоваться напоследок на эту татуировку, потому что была среда. Кэти Торранс стояла посреди «Клетки», смотрела, как он подчищает свой шкафчик, и орала. На ней был серый с розовым отливом бумазейный блейзер от Армани и юбка в масть, скрывавшая послание из дальнего космоса. В расстегнутом вороте белой, мужского покроя рубашке скромно поблескивает ниточка жемчуга. Парадная форма. Сегодня Кэти вызывали на ковер, один из ее подчиненных оказался дезертиром, ренегатом, а может, и вероотступником.

Лэйни умозаключал, что ее гнев извергается из широко распахнутого рта, однако все звуки этой ярости бесследно тонули в громовом шипении генератора белого шума. Инструктируя Лэйни перед его последним визитом в «Слитскан», адвокаты настоятельно рекомендовали ему не выключать эту штуку ни на секунду. И он не должен был делать никаких заявлений. А что уж там заявляли – или орали – другие, этого он попросту не слышал.

Потом он иногда задумывался: каким конкретно образом могла она сформулировать свое бешенство? Краткое изложение все той же теории славы и ее цены с дополнениями о роли, играемой в этих делах «Слитсканом», и о неспособности Лэйни функционировать в рамках системы? Или она полностью сосредоточилась на его предательстве? Но он ничего не слышал, он попросту складывал никому не нужные вещи в мятую пластиковую коробку, все еще хранившую запах мексиканских апельсинов. Испорченный, с треснувшим экраном ноутбук, прошедший с ним через колледж. Кружка-термос с полуотклеившимся лого «Ниссан Каунти». Кое-какие заметки, написанные на бумаге, в грубое нарушение правил фирмы. Залитый кофе факс от женщины, с которой Лэйни спал в Икстапе; он уже не помнил, как ее звали, а инициалы на этой бумажке невозможно разобрать. Бессмысленные ошметки его личности, которым уготован вечный покой в ближайшем мусорном бачке. Но он хотел забрать оттуда все, подчистую, а Кэти все орала и орала.

Теперь, в кафкианском этом клубе, он подумал, что, наверное, она сказала, что он никогда не найдет работу в этом городе, и так оно, пожалуй, и есть. Предательство интересов фирмы, на которую работаешь, это и вообще один из самых серьезных проколов в биографии, а в этом городе так и самый, пожалуй, серьезный, тем более когда причиной этого предательства стали, если выражаться языком столетней давности, «угрызения совести».

Сейчас это выражение показалось ему очень забавным.

– Вы улыбнулись, – сказал Блэкуэлл.

– Дефицит серотонина.

– Пища, – сказал Блэкуэлл.

– Да я, в общем-то, и не голодный.

– Нужно подзаправиться углеводами, – сказал Блэкуэлл и встал. Стоя, он занимал поразительно много места.

Лэйни и Ямадзаки тоже встали и последовали за австралийцем. Из тараканьего света в хром и неон каньона Роппонги-дори. В ночной промозглости – вонь тухлой рыбы и лежалых фруктов, чуть смягченная приторной сладостью китайского топливного спирта, выхлопом машин, мчащихся по экспресс-вэю. Однако ровный, привычный голос трафика успокаивал, да Лэйни и просто нравилось быть в вертикальном положении, двигаться.

Если двигаться и двигаться, он, возможно, сумеет проникнуть в смысл Кита Алена Блэкуэлла и Синьи Ямадзаки.

Блэкуэлл вел их пешеходным мостиком. Рука Лэйни, скользившая по металлическим перилам, споткнулась о небольшую неровность. Он повернул голову и встретился взглядом с голой, обворожительно улыбающейся девушкой. Маленький, с ладонь размером, голографический стикер, а неровность – какая-то складка, плохо наклеили. Угол зрения чуть изменился, и девушка указала на телефонный номер, горевший над ее головой. Весь, из конца в конец, парапет заклеен подобными рекламками, а немногие аккуратные бреши – это кто-то отодрал понравившуюся голограмму для своих личных нужд.

Мостик закончился, пешеходы на тротуаре расступились перед громадой Блэкуэлла, как прогулочные лодки перед океанским лайнером.

– Углеводы, – бросил австралиец через горный кряж своего плеча и свернул в проулок.

В тесную, многоцветно освещенную утробу, мимо круглосуточной ветеринарной клиники. За витринным стеклом два человека в белых халатах, хирурги, оперируют… кошку? Наверное, кошку. У витрины собралась небольшая кучка скучающих зевак.

Блэкуэлл боком протиснулся в яркую пещеру. Массивная, из искусственного гранита стойка, пар над варочным автоматом.

Когда подошли Лэйни и Ямадзаки, раздатчик уже раскладывал по мискам порции ароматной, жирно поблескивающей коричневой лапши.

Лэйни смотрел на Блэкуэлла. Блэкуэлл поднес миску ко рту и разом – вдохнул, что ли? – все содержимое, перерубив приставшие ко дну лапшинки одним точным движением пластиковых зубов. Мускулы на его шее мощно заходили.

Лэйни смотрел.

Блэкуэлл вытер рот тыльной стороной огромной ладони, розовым лабиринтом шрамов. Отрыгнул.

– Дай-ка нам один из этих детских рожков «сухого»…

Один глоток, и он рассеянно, словно бумажный стаканчик, раздавил пустую стальную банку. Постучал миской, привлекая внимание раздатчика.

– То же самое.

Лэйни почувствовал острый голод (из-за этой малоаппетитной сцены? Несмотря на нее?) и занялся своей собственной миской, саргассовой путаницей лапши, украшенной сверху розовыми (краска?), бумажно тонкими ломтиками мяса.

Лэйни ел молча, Ямадзаки – тоже. Блэкуэлл осушил еще три банки пива, безо всякого видимого эффекта. Когда Лэйни допил остатки бульона и поставил миску на стойку, его глаза зацепились за висевшую на стенке рекламу напитка, именуемого «Эппл Ширз Отентик Фаин Фрут Беверидж». Но сперва он прочитал «Элис Ширз». Так звали девушку, из-за которой в нем так не вовремя проснулась совесть.

«Эппл Ширз – теплая влага жизни» – сообщала реклама.

Элис Ширз, увиденная впервые на анимированных снимках на пятом месяце его работы в «Слитскане». Довольно привлекательная девушка, бормочущая свои данные воображаемым режиссерам, вербовочным агентам, неизвестно кому, кому угодно.

Он изучал лицо на экране, а Кэти Торранс – его собственное.

– Ну как, Лэйни, не заторчал? Аллергия на смазливых? Первые симптомы: постоянная раздражительность, обида на весь свет, смутное, но неотступное ощущение, что тебе делают гадости, используют в своих целях…

– Да она ж даже не такая «смазливая», как две предыдущие.

– Вот именно. Она выглядит почти нормально. Почти цивильно. Зацепи ее.

– Зачем? – повернулся Лэйни.

– Зацепи. Он может соскочить, притворяясь, что она официантка или еще что в этом роде.

– Ты думаешь, это та самая?

– Можно без труда насчитать еще сотни три кандидаток. Но ты же понимаешь, Лэйни, что надо с чего-то начинать.