Георгий Фадеевич стоял у стола, и аудитория приготовилась слушать его. - Геогрий Фадеевич заложил руки за спину, потом переложил на живот, будто нашел для них удобное место, и сказал негромко:

- С расценками у нас, конечно, безобразие. Один вал чуть покороче другого, а цена...

- Так это ж не из той оперы, - прервал Песляк.

- Отчего же? - не смутился Георгий Фадеевич. - Все из одной. И если вы уж дали слово, то не нарушайте демократию. Она у нас у всех одна -у начальников и у рядовых коммунистов.

Собрание одобрительно зашумело.

- Так вот... - невозмутимо продолжал Георгий Фадеевич. - Вы б лучше этими вопросами занимались, а не высасывали из пальца.

- То есть как?! - повысил голос Песляк.

- Да очень даже и просто. - Георгий Фадеевич поклонился Песляку, что должно означать: "мы не глупее тебя - видим".

"Его не только я раскусил",-подумал Куницын и рассмеялся, будто закашлялся.

Песляк окинул его сердитым взглядом, но не сказал ни слова, уткнулся в свои бумаги, для виду разложенные перед ним.

- Что, мы не видим? - продолжал Георгий Фадеевич.-Мы ж знаем, кто чем дышит. Этот полковник.

он ведь что? Он коренной работяга. На кой хрен ему наш завод, наша грязь, ежели бы...

Степан Степанович почувствовал комок в горле и отвернулся.

- И на кой хрен ему эта зелень, сачки... Да что, мы не видим, как он за ними гоняется...

Тут опять зашумели все разом.

- Видели.

- Знаем.

- Терпенье надо иметь.

- Пора,-быстро проговорил Кузьма Ильич, точно обрадовавшись повороту собрания и в то же время желая помочь секретарю парткома выбраться из неловкого положения, в которое, впрочем, он попал по доброй воле. Обеденный перерыв кончился. Работать, товарищи.

Песляк мысленно поблагодарил начальника цеха, встал и, приняв невозмутимый вид, закруглился:

- Ну что ж, товарищи коммунисты... Коль так, то действительно нас неправильно информировали... А то, что поговорили по душам,-неплохо... Желаю вам всем и вам лично... - Он повернулся к Стрелкову, намереваясь пожать ему руку, но Степан Степанович уже направлялся к выходу.

* * *

Кузьма Ильич тронул Степана Степановича за плечи.

- Зайдем ко мне.

Курили. Молчали.

- Хорошо еще, что о браке не успели доложить, а то бы... - после долгого молчания произнес Степан Степанович.

- Доложат,-отозвался Кузьма Ильич.-Будь ко всему готов.

- А вы-то как?

- Да все так же...

- Наверно, в душе раскаиваетесь, что меня бригадиром сделали? - спросил Степан Степанович. - Сами настояли.

- И правильно,-подтвердил Кузьма Ильич.-Ты только не вздумай... в смысле отказываться.

- Теперь не отступлю.

Кузьма Ильич одобрительно кивнул.

- А как быть с браком? - спросил Степан Степанович.

- Подумаем.

- И я тоже приму меры. Больше следить буду. Проверять чаще.

- Ты упрости,-посоветовал Кузьма Ильич.-Дай каждому по одной операции.

- Так у Ганны... И я хотел...

- Вот и делай... А главное, не вздумай...

- Об этом и говорить нечего... Отступать не приучен...

Домой Степан Степанович шел с двойным чувством:

приятно было, что не только начальство цеха, но и товарищи поняли его и большинство на его стороне, но и досадно, что Песляк недоволен им, проверяет, и, конечно;

у него есть основания сомневаться в бригадирских и воспитательских способностях Степана Степановича: дело-то пока идет плохо, мальчишки-то брак выдали...

Нина Владимировна встретила его хмуро. И по тому, как взлетели брови, Степан Степанович понял: предстоит неприятный разговор.

Он еще попробовал оттянуть время, зашел в ванную комнату, долго мылся. Но это не помогло.

Нина Владимировна сидела за столом и ждала его выхода.

- Ты действительно бегаешь по заводу вдогонку за мальчишками? спросила она, глядя на Степана Степановича исподлобья.

Он медлил, сдерживая раздражение, вызванное ее вопросом, ее непривычным вмешательством в его дела. Он чувствовал, что после всего именно сегодня может не сдержаться и произойдет серьезная стычка. Он не хотел лишних тревог и волнений.

- Я тебя спрашиваю.

- Да. Было.

Степан Степанович ожидал крика, обычной вспышки, упреков и оскорбительных слов. Но Нина Владимировна сказала необычно сдержанно, почти шепотом:

- Что же это? За что семью позоришь?

Этот ее полушепот подействовал на него сильнее всякого крика, он был как бы новым оружием, против которого Степан Степанович не нашел еще защиты.

Он не понимал, что такое произошло и что могло так обидеть ее.

А произошло вот что. Сначала Нина Владимировна надеялась, что вся эта блажь с работой на заводе пройдет, муж сам убедится в бессмысленности своей затеи.

Затем она увидела, что это надолго, что он упорствует, и смирилась, как смиряются с недугом больного человека. Ее внимание переключилось на Журку, на его судьбу. Она все предпринимала, что было в ее силах, чтобы образумить сына. Это никак не удавалось. Неизвестная сила влекла его на завод. Против этой силы

Нина Владимировна была бессильна, как перед стихией.

Она понимала только одно: стихия отнимает от нее ребенка и она ничем не может спасти его. Впервые в жизни она была такой слабой и немощной. Впервые сын не слушался ее, не поддавался ее влиянию. Если бы это случилось не сразу, если бы отдаление происходило постепенно и не на ее глазах, Нина Владимировна не терзалась бы так мучительно, как терзалась теперь. Она видела, что сын, отдаляясь от нее, приближается к отцу.

А отец чудит. Через Инессу Аркадьевну Нина Владимировна знала о каждом его шаге. Инесса Аркадьевна рассказывала ей обо всем будто бы с сочувствием, с желанием облегчить ее состояние, но Нина Владимировна улавливала злорадство в ее словах. И это больше всего действовало на Нину Владимировну. За годы жизни в гарнизонах она привыкла к победам, к своему превосходству над другими дамами и потому сейчас болезненно переживала эти удары. И главное, от кого? От своей основной и последней конкурентки.

Нина Владимировна утешалась одним. Муж Инессы Аркадьевны Самофал все чаще пил, все сильнее на виду у всех опускался. И потому она могла таким же мнимым сочувствием платить Инессе Аркадьевне, высказывать с неискренним вздохом сожаления по поводу Ивана Дмитриевича. Получалась ничья.

Но сегодня произошло событие, резко переменившее обстановку. Ивана Дмитриевича по решению партийной организации чуть ли не силой увезли на специальное лечение. Узнав про это, Нина Владимировна пошла к своей конкурентке, чтобы высказать сожаление. Но Инесса Аркадьевна на этот раз встретила ее непривычно холодно, упредив ее торжество:

- Да, мужья!.. Они не радуют нас. Ваш-то как опозорился. За мальчишками по цехам гоняется. Весь завод смеется.

Это сказано было в лоб, без привычных словесноулыбчатых прикрытий, и потому страшно поразило Нину Владимировну. Она почувствовала себя униженной, оскорбленной и опозоренной...

- Так что же я все-таки делаю?-прервал Степан Степанович затянувшуюся паузу.

- Позоришь нас... По-зо-ришь... Инесса Аркадьевна...

- Наплюй ты на нее. Известная мещанка.

Нина Владимировна заплакала, но опять-таки не так, как всегда, а молча, без рыданий и выкриков. Слезы текли по щекам, и она не вытирала их.

Степан Степанович растерялся.

- Ну, все это не так... Она извращает, сгущает краски...

- Я уеду,-прошептала Нина Владимировна.- Возьму Иринку и уеду. К маме уеду.

- Подумай. Ты уже не раз принимала подобные решения. Вспомни, чем это кончалось.

Плечи у Нины Владимировны задрожали, и она зарыдала.

Чтобы не дать волю нарастающей злости, Степан Степанович встал и пошел из дому.

* * *

- Ай, дорогой! А я к тебе как раз. Принимаешь гостя?

Степан Степанович был настолько расстроен ссорой