"Куда мы едем? Зачем?"

Вчера он сдал последний экзамен. Завтра состоится выпускной вечер. Он не будет на нем. Аттестат пришлют ценным письмом по адресу бабушки. Так договорилась мама с директором.

Журка стал представлять выпускной вечер. Все придут разодетые, праздничные. Девчонки платья специальные шьют. Последние дни все шушукались о своих тряпках. Маша Степановская и та не отстала, показывала ему лоскуток материала для платья, голубого такого...

Всегда он любил ездить. Всякая дорога радовала его.

А эта наводила на грусть. Грусть и ничего больше. Бывало, Журку возили на Юг, и он ехал с удовольствием, зная, что после отдыха его ждет школа и товарищи. Бывало, его возили на соревнования, и он знал, зачем едет и что от него требуется... А сейчас... никогда в жизни он не ездил так, как сейчас, - бессмысленно глупо, оторвавшись от всего, что ему дорого и близко.

"Ребята сегодня по магазинам ходят. Девчонки за цветами утащились. Медведь учебники забросил, на завод отправился. Юша фейерверк готовит. Дыму опять напустит, как под Новый год было..."

- Ты чего, грустишь?-спросила Нина Владимировна, подходя к Журке.

- Нет, ничего, - сказал он.

- Все будет хорошо.

- Наверное.

- Только готовиться нужно, заниматься.

Журка пожал плечами.

Обиднее всего было то, что он ничего не мог изменить, как оштрафованный игрок, которого удалили с поля, удалили несправедливо, когда он более всего нужен на площадке...

Как же так получилось, что Журка не прибился ни к какому берегу? В детстве он мечтал стать военным, летчиком или танкистом,потом путешественником,потом изобретателем. Он много читал в ту пору. Герои книг были его героями: и Павка Корчагин, и Кошевой, и неуловимый разведчик Кузнецов. А дальше вдруг все оборвалось.

Он увлекся баскетболом и обо всем остальном забыл...

За окном вечерело. От деревьев падали на дорогу косые тени. Дым от паровоза стелился над самой землей.

Птицы пролетали низко. А солнце сделалось красным и не таким ярким, как было, опустилось до горизонта. Небо как бы разделилось на две части: там, где солнце, оно горело шафрановым заревом, на противоположной стороне было бирюзовым, прозрачным и высоким.

Стемнело. Журка загородил глаза ладонями, как щитками. Стали вырисовываться силуэты деревьев, поле, стога сена, похожие на пирамиды с притупленными вершинами, Казалось, они едут по неизведанной стране и неизвестно, что их ожидает.

Но вот вдали зажегся огонек. Он был необычно ярким на черном фоне ночи, быстро проплыл и пропал бесследно. Но темнота ожила. Впечатление неизвестности пропало. Журка стал искать глазами другой огонек. Он появился вверху, меж туч - красный и желтый, а вслед за ним тотчас блеснула целая россыпь вдали. Стало веселее и радостнее. За огоньками чудились люди. Это они зажгли свет и на земле и на небе...

Спать не -хотелось. Журка ворочался с боку на бок, поглядывая иа мать. Она тоже не спала, при синем свете ночной лампочки блестели ее глаза.

- Мама,-не выдержал Журка.-А почему ты так против папиной работы?

Она вздрогнула, хотя он спросил негромко, резким движением руки поправила волосы.

- Потом объясню. Не думай об этом.

Но он думал.

Журка понимал лишь одно: что-то есть в человеческих отношениях такое, чего он не постиг еще и что необходимо познать, иначе невозможно будет жить. Но где это ч т о - т о? Как его ухватить?

С поезда пересели в такси и отправились к морю.

Ехать надо было через перевал, к Южному берегу Крыма, который все здесь называли сокращенно - ЮБК.

Шофер с перебитым носом, представившись Федей, уложил их чемоданы в багажник и, не сказав ни слова, побежал навстречу пассажирам, выходящим с перрона шумной толпой. Вскоре он вернулся с высоким человеком с птичьим лицом. Человек этот сел рядом с Журкой на заднее сиденье, и машина тронулась.

Журкину "Волгу" никто не обгонял, зато они обгоняли одну машину за другой, и всякий раз Федя гудел при обгоне, словно просил: "А ну, дай дорогу". Лицо его принимало при этом задорно-задиристый вид, а загорелые, мускулистые руки уверенно и спокойно крутили баранку.

Журке нравился этот парень, эта скорость. Он поддался азарту обгона и мысленно повторял про себя:

"А ну, еще одну!" Казалось, он участвовал в необычных соревнованиях, и состояние спортивной злости, знакомое каждому спортсмену, захватывало его все сильнее.

Дорога делалась все извилистее, появились крутые повороты, и их становилось все больше. Все чаще мелькали у обочины предупреждающие знаки. Машину поворачивало все круче. Журку бросало из стороны в сторону, то прижимая к соседу, то отбрасывая от него.

- Ах!-то и дело вскрикивала Нина Владимировна, стараясь не валиться на шофера.

Они поднимались все выше. Зеленые кустарники и де"

ревья приближались, точно сбегали с горки им наперерез. И наконец они очутились в лесу. Внизу, под шоссе, чуть в сторонке, мелькнула серая лента другой дороги"

И было странно, что та дорога пустует, а по шоссе бес престанно проносятся машины.

- Чтоб вы знали-там старая дорога,-объяснил Федя и подмигнул в зеркальце.

Журка смотрел то на жилистые руки водителя, то на стрелку спидометра, дрожащую между делениями шестьдесят-восемьдесят, то на расстилающуюся перед ним широкую полосу шоссе.

Сейчас не было ни воспоминаний о школе, ни мыслей об экзаменах, ни сложных вопросов, которые нужно было решать, вступая в жизнь,-только дорога, только стрелка, руки шофера, скорость и попутные машины, которые необходимо обойти, прогудев на прощанье, будто посмеявшись: "Ха-ха, приветик!.."

Снова поворот, гудок, нарастающий шум встречной.

Все выше, все круче. Мотор загудел басовито и недовольно, словно обижаясь, что его принуждают работать сверх силы. Подниматься стало труднее. Стрелка задрожала между сорока и пятьюдесятью, потом опустилась до сорока, до тридцати, но они все же обошли еще две или три машины. Журка увидел сердитые лица обойденных водителей и засмеялся от радостного удовлетворе* ния, точно это он обошел их. Ему хотелось подтолкнуть свою "Волгу", чтобы она взбиралась быстрее, чтобы стрелка спидометра подскочила вверх.

"А ну, а ну!"

И вдруг гор не стало. Ни леса, ни гор. Они очутились на открытой площадке, остановились. Лес и горы были ниже их. Все было ниже: и дорога, и машины, и сады, и белые домишки дальней деревеньки. Весь мир расстилался внизу. И только небо выше их. Они и небо на всем белом свете. На небе не было ни облачка, лишь слева, внизу у скал, висела белая тучка, похожая на огромный купол парашюта. Она покачивалась и снижалась, как будто выискивала площадку для посадки. Ярко освещенные солнцем, горы были слоистыми, то зелеными, то желтыми, то серовато-пепельными, словно посыпанные песочком. А еще дальше они темнели, покрывались синеватой дымкой, и не было видно, что там происходит. Горы шли ярусами, то наплывая одна на другую, то высовываясь друг над дружкой. Они властвовали над всемнад домами, машинами, садами. А над горами властвовало небо. А между горами и небом были они-Журка, мама, этот дядька с птичьим лицом и Федя со своим "чтоб вы знали".

Остановка длилась минуту, а затем они ринулись вниз. Опять машина стала набирать скорость, а стрелка спидометра поползла вверх.

Лес начал редеть, отступать, отставать от машины, как будто внизу было что-то такое, что пугало его. Горы обнажились, точно им сделалось жарко под зеленой буркой кустов. Под солнцем сверкали кусочки кварца и слюды. Иногда гора походила на огромную ноздреватую губку, иногда на гигантский кусок антрацита, то напоминала шапку великана, сдвинутую набок, то трамплин с засохшей травой вместо снега.

Все чаще стали попадаться пирамидальные тополя и еще какие-то неизвестные Журке деревья, вытянутые кверху, высокие и стройные.

"Как раз баскетбольного роста".

Пошли виноградники. Коричневые лозины были привязаны к высоким кольям, тяжелые черные кисти оттягивали их чуть не до самой земли.