В коридоре суда я заметил невысокого мужчину средних лет, спокойно прогуливавшегося с большим кожаным портфелем в руках. В первую минуту ничто в его внешности, кроме красного галстука, не привлекало внимания: простое лицо, короткие и жесткие орехового цвета волосы, не поддающиеся гребенке, прямой нос и энергичный подбородок, но в голубых глазах, в выражении лица, в походке что-то спокойное, уверенное, решительное… Казалось, он совсем не замечал, с каким откровенным интересом и испугом пялили на него глаза сновавшие по коридору шпики, с какой ненавистью следил за ним полицейский комиссар, стоявший у входа в зал, как многозначительно смолкали, проходя мимо, судейские чиновники. «Рошу!1» – тихо произнес кто-то рядом, и звук этого имени заставил учащенно забиться мое сердце. Так вот он какой, известный бухарестский адвокат, постоянный защитник коммунистов, не побоявшийся приехать сюда и прийти на суд в красном галстуке! Я обернулся, еще раз взглянул на него. Он тоже почему-то оглянулся и неожиданно спросил:

– Вы свидетель?

– Да… Откуда вы знаете?

– Это не сложно: в деле только один свидетель – ученик. – Он заглянул в свою записную книжку и назвал мою фамилию.

– Это я…

– Отойдемте в сторону…

Мы подошли к окну. Уже с первых слов я с удивлением убедился, что он знает обстоятельства моего ареста не хуже меня, как будто присутствовал при допросе.

– Нужно, чтобы вы рассказали суду, как вас били в сигуранце.

Слово «нужно» он произнес с особым выражением, глядя мне прямо в глаза, и я почувствовал, что со мной говорит не только адвокат, но и товарищ.

– Хорошо…

– Учтите, вас будут перебивать и запугивать…

Он снова посмотрел на меня выжидательно-оценивающим взглядом. Я молчал. Мы понимали друг друга.

– Значит, вы скажете, что вас били?

– Конечно, скажу…

– Ну вот и отлично!

Он быстро пожал мне руку и улыбнулся. Теперь на его энергичном лице появилось выражение мальчишеской веселости и даже озорства; глаза его смеялись и, казалось, говорили: «Все будет хорошо! Не надо дрейфить!»

– Учтите, после того, как вы дадите показания, вы имеете право остаться в зале.

Они никого, кроме полицейских, не пропустили. Вы останетесь?

– Да, конечно…

– Ну вот и хорошо!

Когда он ушел, все вокруг переменилось: и душный коридор, и разгуливающие взад и вперед шпики, и бессмысленно вылупленные глаза солдат – все это мне вдруг показалось не таким страшным.

…Я не присутствовал при начале судебного заседания. Не удалось мне увидеть и обвиняемых; их привели сюда ночью и заперли в комнате, непосредственно сообщавшейся с залом суда. Но по лицам тех, кто выходил из зала, по беготне в коридоре, по испуганному выражению глаз судебного пристава, дежурившего у дверей, я понял, что там происходит что-то с их точки зрения неладное. Вскоре мое предположение подтвердилось. По коридору протопали, неловко задевая пол тяжелыми прикладами, человек десять солдат, приведенных с улицы, очевидно, на подмогу тем, кто уже был в зале. Когда их впускали поодиночке в полуоткрытую дверь, я услышал оттуда возглас на русском языке: «Да здравствует…», но судебный пристав тотчас захлопнул дверь, и голос замолк. Что это было? Я не мог догадаться. Надо подождать, пока я попаду в зал.

Судебный пристав назвал наконец мою фамилию, и я подошел к заветной двери.

Тревожное ожидание и боязнь, что я могу поддаться страху, когда предстану перед судом, обострили мои чувства. Войдя в зал, я оглянулся и вобрал в себя все увиденное; так оно и осталось навсегда в памяти резким, отчетливым снимком; небольшая комната с деревянными скамейками для публики и возвышением для судей, черное деревянное распятие на столе, черные мантии судей, их лица, выступающие из белых кружевных воротников: одно лицо толстое, красное, как сырое мясо, с маленькими торчащими кверху усиками, другое – старое, сухощавое, с ввалившимися щеками и отвислой нижней челюстью; красный галстук адвоката Рошу и, наконец, самое главное: дубовая решетка в углу, а за ней – обвиняемые, окруженные тюремными стражниками в черных и солдатами в зеленых мундирах; обвиняемых много, они еле вмещаются в узкий огороженный закуток; лица у всех одинаково серые, землистые, за исключением девушки в первом ряду, в белой блузке с короткими рукавами, с очень оживленными глазами цвета желудя, мальчишески остриженными каштановыми волосами – единственное светлое пятно на этой унылой серо-черной фотографии. Не успел я подойти к возвышению, на котором сидели судьи, как девушка подняла загорелую полную руку, красиво оттененную коротким рукавом белой блузки, и крикнула звонким, задорным голосом по-русски:

– Да здравствует Советский Союз!

Я вздрогнул от неожиданности и остановился. В зале поднялась такая кутерьма, точно девушка бросила петарду: два судебных пристава и еще кто-то в штатском кинулись к перегородке, толстяк в черной мантии, председатель суда, вскочил и яростно зазвонил в колокольчик. Девушка в белом не дрогнула и как ни в чем не бывало продолжала смотреть прямо перед собой.

– Подсудимая Белецкая! – закричал председатель, и на висках у него синими веревками вздулись жилы. – Удаляю тебя на час из зала суда! Посмей еще раз крикнуть, – совсем удалю из зала!

В закутке за барьером засуетились: солдаты оттеснили обвиняемых, а стражники, мешая друг другу, окружили девушку в белой блузке и повели ее к выходу. Она не сопротивлялась, только глаза ее – глубокие, блестящие – смотрели прямо и вызывающе.

Когда ее вывели, в зале водворилось неловкое молчание. Теперь председательствующий заметил меня и, откашливаясь, точно он проделал большую работу, принялся задавать мне процедурные вопросы: имя, год рождения, не привлекался ли ранее к суду, не состою ли в родстве с кем-нибудь из обвиняемых…

– У вас есть вопросы? – спросил председатель длинноногого тощего человека, сидевшего в противоположном конце возвышения, за отдельным столиком,- очевидно, это был прокурор. Лениво листая какие-то бумаги и не глядя на меня, он спросил, кого из подсудимых я знаю. Я назвал Макса.

– Это он хотел вас обратить в коммунистическую веру?

– Нет…

У прокурора был рысий взгляд, – он не смотрел на меня, но мне почему-то казалось, что он отлично все видит, и я остерегался повернуть голову в сторону Рошу, пока не услышал его голос:

– У меня есть вопрос к свидетелю…

– Спрашивайте, – сказал председатель и нахмурился.

– Свидетель – ученик, несовершеннолетний. Тем не менее он подвергался аресту…

– Это не имеет отношения к делу! – сказал председатель.

– Защита полагает…- снова начал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу, – сказал председатель.

– Могу я все же задать вопрос свидетелю?

– Спрашивайте, – сказал председатель и снова нахмурился.

– Я хотел бы знать, как обращались со свидетелем в полиции…

– Это не имеет отношения к делу!

– Все подсудимые показали, что их избивали,- сказал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу. Довольно! Свидетель свободен!

Я не тронулся с места: какое-то новое, никогда прежде не испытанное чувство гибельного восторга охватило меня с того момента, как я услышал смелый возглас девушки в белом.

– Меня тоже избили в полиции! – твердо сказал я.

– Кто тебя спрашивал? – рявкнул председатель, и я увидел, как на его висках вздуваются жилы. – Ты свободен! Следующий!

– Уходи! Уходи скорей! – услыхал я сзади трагический шепот судебного пристава и почувствовал, что он тянет меня за рукав к выходу. Я посмотрел на Рошу, и по его лицу понял, что надо уходить. Уже у самой двери я все-таки свернул вправо и сел на скамью для публики. Идущий за мной судебный пристав снова что-то начал шептать, но я сделал вид, что не слышу, и остался в зале до конца заседания.

Какое это было зрелище человеческой стойкости, бесстрашия, убежденности! Я увидел мужество, твердость и удивительное пренебрежение к своей собственной судьбе. Грубость, произвол, хамство я тоже увидел. До сих пор у меня в ушах звенит сухой, металлический голос председателя: «Это не имеет отношения к делу!», «Отклоняется!»