Напомним, что в рождественские каникулы Полонская отвезла стихи Эренбурга в Петербург, и тогда же они впервые появились в печати 11. В письме скорей всего речь идет о парижских откликах на стихи Эренбурга (кому именно они принадлежали – остается загадкой).
В ноябре 1909 года Эренбург вернулся в Париж (работа в Вене его не удовлетворила 12), он был растерян. В “Книге для взрослых” (1936) об этом рассказывается так: “Полюбив искусство, я потерял устойчивость… Я сидел на скамье парижского бульвара с Лизой. Мне было восемнадцать лет. Я говорил, что у меня нет больше цели. Париж мне казался легкомысленным до отвращения. Лиза подарила мне книгу; на первой странице она написала, что сердце надо опоясать железными обручами, как бочку. Я подумал: где же я возьму обручи. Я раскрыл книгу, это были стихи Брюсова…” 13 Четверть века спустя Эренбург вернулся к этому эпизоду: “Я сидел на скамье бульвара с Лизой, рассказывал о поездке в Вену, о том, что не знаю, как прожить следующий день, – у меня больше не было цели. Лиза говорила о другом.
Это была печальная встреча” 14.
В биографии Эренбурга и Полонской есть один сюжет, относящийся к концу 1909 года, который связан со знаменитыми политическими фигурами и оставил заметный шлейф воспоминаний, – издание журналов “Тихое семейство” и “Бывшие люди”: сатирического обозрения жизни парижской социал-демократической колонии. Жанр этих журналов, их тон соответствовали природным данным и Эренбурга, и Полонской.
В автобиографическом письме критику П. Н. Медведеву (1924-1926 годы) Полонская рассказывала о Париже 1909 года: “Я с жаром посещала эмигрантские собрания и бегала по Парижу. Париж я полюбила навсегда. Эмигрантщина оттолкнула меня от партии. В маленьком кафе у Бельфорского Льва за круглыми мраморными столиками собиралась парижская группа большевиков… Эсеров презирали, меньшевиков разоблачали, соблюдали чистоту фракции и, сидя у подножия Бельфорского Льва, требовали бойкота III Думы… Помню Ленина на собраниях группы. Он приходил редко, сидел в углу, играл в шахматы и глядя исподлобья слушал ораторов, не прерывая игры. Помню его что-то спокойно отвечающим Эренбургу, тогда тоже члену партии. С Эренбургом вместе мы издавали два юмористических русских журнала “Тихое семейство” и “Бывшие люди”. Журналы эти, по-видимому, не сохранились”. Оценка журналов в этом письме несомненно смягченная – они были не юмористические, а сугубо сатирические и потому встретили резко враждебное отношение Ленина 15.
После такого афронта и Эренбург, и Полонская отошли от большевистской группы – Полонская сосредоточилась на медицине, продолжая время от времени писать стихи, а Эренбург целиком посвятил себя литературе. “Мы его потом встречали в Латинском квартале, – рассказывает в цитированных воспоминаниях Т. И. Вулих, – но совершенно преобразившегося. Из чистенького гимназиста “хорошей семьи” он превратился в неряшливого, лохматого представителя богемы. Проводил все дни в кафе и всегда с книгой стихов под мышкой. Лиза с гордостью говорила, что он живет как спартанец, спит без простынь, но переплетает Бальмонта в белый пергамент. Во всяком случае, он порвал всякие отношения не только с Группой целиком, но и со всеми ее членами, кроме Лизы, перестал даже кланяться”. Со временем эти сатирические журналы стали связывать только с именем Эренбурга 16, – о дальнейшей судьбе Лизы Мовшенсон никто в Париже ничего не знал, зато имя Эренбурга было у всех на слуху.
По-видимому, уже после возвращения с каникул Полонская почувствовала, что мысли Эренбурга заняты не только стихами. Еще в конце 1909 года на одной из эмигрантских вечеринок он познакомился с первокурсницей медицинского факультета Сорбонны Екатериной Оттовной Шмидт, приехавшей в Париж из Петербурга. “Влюбился я сразу”, – признается не склонный к таким признаниям Эренбург 17.
Для Полонской это был жестокий удар. Ее встречи с Эренбургом прекратились, и увидела она его лишь четыре года спустя в Русской Академии, которую посещали находившиеся в Париже русские поэты, художники, скульпторы. В книге “Встречи” об этом написано так: “В “Академии” я встретилась с Эренбургом, которого потеряла из виду…” Понятно, какая боль спрятана под этим небрежным “потеряла из виду”…
Спутником Полонской в эти годы стал итальянский журналист А. Таламини, писавший в парижские газеты. К 1914 году Полонская была уже без пяти минут врач и продолжала сочинять стихи.
Лето 1910 года Илья Эренбург и Екатерина Шмидт провели в Брюгге; в марте 1911 года у них родилась дочь Ирина. А в 1913 году Эренбургу пришлось пережить тяжелый и, пожалуй, единственный за всю его жизнь удар такого рода: Е. О. Шмидт с дочкой ушла от него к Т. И. Сорокину, парижскому его другу…
К 1914 году у Эренбурга вышло уже четыре книги стихов, о которых писали Брюсов, Волошин, Гумилев, Мандельштам, Ходасевич. Встретившись с Полонской в 1914 году, Эренбург подарил ей последний свой сборник “Будни” (Париж, 1913), запрещенный цензурой к ввозу в Россию, надписав его так: “Милому Пятиугольному 1914 Эренбург” (Пять Углов – место Петербурга, неподалеку от которого на Боровой, 14, а потом на Загородном, 12 жила семья Полонской). Отзвук новой встречи с Эренбургом есть в письме Полонской к матери 31 марта 1914 года, где речь идет об успехах ее парижских друзей: “Другой мой знакомый выпустил книгу стихов 18, а третий, которого ты знаешь, книгу переводов – антологию 19. А впрочем, мы предполагаем издать сборник стихов парижских поэтов, в котором приму участие и я”. В книге “Встречи” Полонская рассказывает, что после того, как она прочла свои стихи в Русской Академии, Эренбург предложил напечатать их в журнале “Вечера”, который он тогда издавал (наверное, об этом журнале и шла речь в цитированном письме).
Стихи Полонской под псевдонимом Елизавета Бертрам появились во втором, и, как оказалось, последнем, номере “Вечеров” – это ее первая публикация.
Свои впечатления об Эренбурге той поры Полонская поведала в книге “Встречи” с некоторым сдвигом по времени: “Эренбург увлекался в то время стихами Франсиса Жамма, поклонника “Цветочков святого Франциска Ассизского”. Жамм писал, что ходит босиком и сквозь его драные сандалии прорастают незабудки. Жил он где-то вне Парижа, Эренбург ездил к нему и приехал в восторге от этой простоты, которая сменила изысканность его собственных недавних средневековых увлечений”. На самом деле увлечение пантеизмом Жамма было уже позади, как и намерение принять католичество, – Эренбург специально ездил в бенедиктинский монастырь, но, как сказано в одной его автобиографии, “не получилось” (был какой-то эмоциональный, психический срыв – такое тогда бывало с Эренбургом: у него с детства случались припадки истерии, в Париже к этому добавились наркотики, к которым одно время приохотил его Модильяни).
Встречи 1914 года – перед очередной долгой разлукой.
Началась война. Полонская служила врачом военного госпиталя в осажденном немцами Нанси, а затем в Париже. В марте 1915 года всем россиянам, окончившим иностранные медицинские факультеты, разрешили держать экзамены и получить диплом врача в России. Длинным путем через Балканы Полонская добралась до дома и в Юрьеве, сдав экзамены, получила диплом. Затем Юго-Западный фронт, замужество, рождение сына (в Киеве), снова фронт и только в апреле 1917 года возвращение в Петроград. Здесь в июльские дни она совершенно случайно встречает Эренбурга (у него за плечами были годы работы военным корреспондентом на франко-германском фронте, кипа очерков в “Биржевых ведомостях” и книга “Стихи о канунах”). Вот как годы спустя эта встреча описана в книге “Встречи”: “Как-то переходя Владимирский проспект, я внезапно увидела Илью Эренбурга, моего парижского друга. Он не заметил меня, у него на плечах сидела длинноногая девочка, свесив ножки в длинных чулках через его грудь. Он придерживал ее рукой с озабоченным видом, а рядом с ним шагала, что-то объясняя обоим, первая жена Ильи Катя Шмидт. Я так растерялась от этой встречи, что даже не окликнула их. Про себя я решила, что они, очевидно, только вернулись в Россию, в родной для Кати Петроград. Я знала, что в нашем городе живут ее родители…” До их следующей встречи оставалось семь лет…
