– Полтора года, – ответила Настя, устремляя оленьи глаза на тарелку перед собой, которую ей тотчас же нагрузили ломтиками белой и красной рыбы и сырокопченой колбасы. Денис смотрел, как она аккуратно ест, чувствовал, как ее острый локоток случайно прикасается к его локтю, и чувствовал себя не грозным и неустрашимым начальником «Глории», а гиперсексуальным подростком. К счастью для его мужественной репутации, Настя вскоре ушла, сославшись на необходимость раннего подъема завтра.

– Отменная девочка! – причмокнул Слава, когда за Настей закрылась дверь кухни, и со значением подмигнул племяннику.

– Полегче, вы, бесстыдники! – приструнил мужское сообщество Семен Семенович. – Она мне как внучка. Если хотите знать, она…

Погребальный звонок оповестил собравшихся, что Ванда все-таки явилась, и подробности биографии Насти из Барнаула остались невыясненными.

Ванда, заполнив душную от винных паров и дыхания работников правосудия кухню запахом дорогих духов, сразу приступила к делу и с помощью Левы Ривкина обрисовала ситуацию, сложившуюся вокруг Бруно Шермана и его картин, прибавив только одну существенную деталь. По условиям функционирования комитета и фонда имени Бруно Шермана, того, кто в конце концов выяснит истинную судьбу художника, а также отыщет его последние произведения, ждет достойный денежный приз. Ни много ни мало – пятьсот тысяч долларов от щедрот заместителя госсекретаря США по обороне! Тем же, кто возьмется за эту титаническую работу и проведет полноценное следствие, определен гонорар в пятьдесят тысяч долларов. Не слабо, а?

– Ну как? – спросила пани Ванда. – По рукам?

Судя по восторженному голосу Левы, позвавшего ее на эту коммунальную кухню, она ожидала бурной положительной реакции. Реакция последовала вялая и не совсем та, на которую она рассчитывала.

– Надо подумать, – словно оправдываясь, промолвил Денис Грязнов. – Мы вообще-то охранное агентство, и сейчас у нас такая запарка…

Юрий Петрович Гордеев скучным голосом оповестил, что пятьдесят тысяч долларов, кто же спорит, очень хорошие деньги, но он адвокат и такими делами не занимается.

На щеках Турецкого заходили желваки, взгляд стал сосредоточенным и острым.

– Значит, так, пани Ванда, – сказал он. – Первое: вы переводите на счет агентства «Глория» двадцать пять тысяч долларов. Думаю, хватит на первое время на текущие расходы. Второе: материалы по Бруно Шерману. Все, что уже накопали.

– Замечательно, – улыбнулась Ванда Завадская. – Вот это говорит деловой человек. Деньги завтра же переведу. Думаю, вы не посрамите славы русского сыска.

– Саша, – вмешался Слава, который во время короткой, но проникновенной речи Турецкого безуспешно дергал друга за рукав, – давай-ка выйдем и побеседуем.

Участники застолья многозначительно посмотрели им вслед.

– Ты что себе думаешь? – накинулся Грязнов на Турецкого в прихожей. – А твое здоровье? А отпуск?

– Вот именно, Слава, отпуск! Целых тридцать дней в нашем распоряжении! Поди плохо – заработать за месяц пятьдесят тысяч долларов? А может, и пятьсот, как знать?

– А твои сны?

– От безделья кошмарные сны меня совсем замучают. Расследование предполагается тихое, связанное с делами давно прошедших дней. Никаких трупов в плане не стоит. Как раз за ним и отдохну.

Вячеслав Иванович напомнил старому другу о деле, связанном с произведениями искусства, в котором как раз трупов оказалось предостаточно.[1] «Варяг» в клетчатой рубашке высказал неоспоримую истину: большое искусство связано с большими деньгами. А деньги крутятся вокруг этого Шермана колоссальные, судя по суммам, которые готов платить его фонд.

Но Турецкий, как всегда, был упрям и настойчив.

В конце концов Слава сдался.

– Но учти, – пригрозил он, – все равно заставлю тебя пить прописанные лекарства. Каждый день, так и знай!

– Заметано!

Друзья возвратились на кухню, где их решения напряженно ждали Лев Ривкин и Ванда Завадская, и тогда уже окончательно ударили по рукам.

Как завершение облачного дня, выдался погожий, но не жаркий летний вечер. Дочка Турецких Нинка где-то пропадала в компании друзей, но ее родителей это обстоятельство ничуть не огорчало. Даже наоборот. Давно они не чувствовали себя так раскованно. Саша, приняв дозу левитры, прописанную кудесником Светиковым, показал себя на высоте. Сперва они забрались в ванну, где от прохладной воды прикосновения становились только жарче. Постепенно Ирина принялась стонать от каждого прикосновения, не только между ног, но и к груди, и к шее, и даже к спине, она превратилась в сплошную эрогенную зону.

– Ой, Саша, Сашенька… а-а-а…. Ой, больше не могу!

Вся мокрая, рассыпая брызги воды на паркет, Ирина выпрыгнула из ванны и побежала в спальню, а вслед за ней, пьянея от ее наготы, несся Турецкий. Он сейчас не был Турецким, он был забывшим обо всех проблемах жаждущим самцом. Ирина упала на широкую супружескую кровать, но не успела забраться на нее с ногами. Саша придержал ее за поясницу:

– Стой! Так и оставайся! Вот так… хорошо-о-о…

После они долго обнимались на мокром смятом покрывале, не желая терять и секунды долгожданной близости.

– Подвинься, – ткнула Сашу в бок Ирина. – Покрывало надо в стирку бросить.

Постепенно все возвращалось на круги своя, и любовница в ней уступала место жене.

– М-м-м, – не открывая глаз, отозвался Турецкий. – Погоди со стиркой. Не убежит.

Ирина улыбнулась:

– Вот видишь, Саша, я не зря старалась, врача искала. Помог ведь тебе Светиков?

– Что? А, ну да, помог. Только, Ира, лекарства – это половина лечения. Главное мое лекарство – отдых. Так и Светиков сказал.

– Так тебе же дали отпуск! Давай в этом году махнем все втроем в Прибалтику. Или, если хочешь, в Турцию: сервис и питание там дешевле, чем в Крыму.

– Нет, Ира, южный климат мне противопоказан. А от Рижского взморья тоска берет. Мы со Славой Грязновым договорились отдохнуть у знакомых во Львове. Ровный климат, прекрасный готический город, поблизости Карпаты. Свежий воздух, экскурсии… – понес Турецкий, зная, что за столько лет совместной жизни жена превосходно научилась слышать то, что он недоговаривает.

Ирина снова улыбнулась – на этот раз в уголке губ образовались горькие складки:

– Очередное расследование, да?

– Не волнуйся, Ира. Я туда еду не как следователь, а как частное лицо. Собрать досье на одного польского эмигранта, давно покойного. Неожиданностей не предвидится.

– Тем лучше. Частное лицо имеет право взять с собой жену.

– А куда мы денем Нинку? Она без надзора еще, чего доброго, забеременеет или пристрастится к наркотикам. – Привычная ирония в адрес Ирины, которая стремилась оберегать дочь, рослую самостоятельную девицу, буквально от всего. – Езжай уж лучше с ней к прибалтийской тетке, как вы обе привыкли. Не лишай себя маленьких радостей.

Ирина отвернулась. Турецкий имел право торжествовать победу, взять реванш за все те летние вечера, когда он приходил из прокуратуры или с задания усталый и голодный, как собака, а любимая жена прохлаждалась где-то в Дубултах, посиживая в кафе под декоративными корабельными снастями или выбирая в сувенирной лавчонке янтарь.

За столько лет семейной жизни Турецкий тоже научился видеть жену насквозь и мог читать ее мысли, словно открытую книгу.

«Неожиданностей не предвидится! Как будто неожиданности не подстерегают тебя повсюду, Турецкий! Ты уже не мальчик, ты окреп, заматерел, у тебя появились морщины, но это делает тебя еще более привлекательным. И они вешаются тебе на шею, твои неожиданности: голубоглазые и черноглазые, брюнетки и блондинки, шатенки и рыжие, крашеные и натуральные. Какую из этих неожиданностей ты будешь наяривать под сводами прекрасного готического города или на фоне ландшафта живописных Карпат? А потом вернешься, как ни в чем не бывало, в чистую семейную постель, все такой же бодрый и неутомимый? Может, и эта депрессия, эти кошмарные сны – предлог сбежать от законной супружницы, которая давно надоела?»