– Чутье подсказывает.

– А я думал, ты не доверяешь чутью. Сама же твердишь постоянно. Нет, дескать, ничего лучше удачного предположения.

– Зато я хорошо знаю эту женщину. И что волнует ее больше всего на свете. – Она поглядела на Фроста, казавшегося бледнее обычного в тусклом дневном свете. – Там было еще что-то, помимо ночного звонка убийцы.

– Это просто догадка.

– Зачем она его стерла?

– А почему бы и нет? Раз не оставили никакого сообщения.

– Это она так говорит.

– О-о! Она добралась до тебя. – Фрост покачал головой. – Я так и знал.

– Еще чего!

– А то нет? Стоило ей заговорить о Реджине, как у тебя чуть не вышибло предохранители. Она же психиатр. И умеет задеть за живое. Тебе нельзя больше общаться с ней.

– А кто будет с ней общаться? Ты, что ли? Или соплюшка Кассовиц?

– Тот, кого с ней ничего не связывает. Кого она еще не успела достать. – Барри бросил на Джейн испытующий взгляд, и она отвернулась.

Фрост и Риццоли работали в паре уже два года, но так и не стали близкими друзьями; между ними установилось взаимопонимание, какое бывает не у всех друзей и даже любовников, поскольку им приходилось делить на двоих одни и те же ужасы, радость побед и горечь поражений. Фрост лучше любого, даже лучше мужа Джейн, Габриэля, знал историю ее отношений с Джойс О’Доннелл.

И с убийцей по прозвищу Хирург.

– Ты до сих пор ее боишься, правда? – спокойно спросил он.

– Она меня просто бесит.

– Потому что она знает, чего ты боишься. И она всегда будет тебе напоминать о нем и при случае стараться ввернуть его имя.

– Думаешь, я хоть на секунду испугаюсь какого-то придурка, который теперь не в состоянии и пальцем пошевелить? Который даже пописать не может, пока нянька не подключит к нему мочевыводную трубку? Ну да, я до ужаса боюсь Уоррена Хойта.

– Тебе по-прежнему снятся кошмары?

Этот вопрос вышиб ее из седла. Соврать ему она бы не смогла: он бы мигом ее раскусил. И Джейн не сказала ни слова, просто смотрела вперед – на эту образцовую улицу с ее образцовыми домами.

– А мне бы снились, – сказал он. – Случись со мной такое.

«Так ведь не случилось же, – подумала она. – Это мне к горлу Хойт приставил лезвие, это у меня остались отметины от его скальпеля. Это обо мне он помышляет денно и нощно – спит и видит, что бы эдакое со мной сотворить». Хотя теперь ему уже не добраться до Джейн, от одной только мысли о том, что она является объектом его желаний, у нее по спине пробегали мурашки.

– С чего это мы все о нем да о нем? – спросила Джейн. – Ведь речь об О’Доннелл.

– О них нельзя говорить по отдельности.

– Я больше не собираюсь обсасывать его имя. Давай о деле, ладно? О Джойс О’Доннелл и почему убийца решил позвонить именно ей.

– Мы же не знаем точно, он звонил или кто еще.

– Для любого извращенца разговор с О’Доннелл – все равно что секс по телефону. Они могут поделиться с ней своими гнусными фантазиями, ведь она просто упивается ими, только успевай подавать, и берет все на заметку. Вот он ей и позвонил. Хотел с гордостью поведать о своих подвигах. Хотел найти чуткого слушателя, вот и нашел – лучше не придумаешь. Доктора Смерть. – Джейн резко повернула ключ в замке зажигания и завела машину – из отверстий обогревателя их обдало холодным воздухом. – Вот и позвонил. Чтобы похвастаться. И сполна насладиться ее вниманием.

– Зачем ей было врать?

– А почему бы ей не рассказать, где она была прошлой ночью? Вот и думай теперь, у кого она была. Может, этот самый звонок был приглашением?

Фрост глянул на нее с сомнением:

– Я тебя правильно понял?

– Незадолго до полуночи наш потрошитель разрезает Лори-Энн Такер на куски. Потом звонит О’Доннелл. Она уверяет, что ее не было дома… и сработал автоответчик. А что, если она все же была дома? Что, если на самом деле они мило поболтали?

– Мы же звонили ей в два часа ночи. И она не отвечала.

– Потому что ее уже не было дома. Она сказала, что была у друзей. – Джейн посмотрела на Фроста. – А что, если друг был только один? Великолепный такой, замечательный новоиспеченный дружок.

– Да брось. Неужели, по-твоему, она и впрямь стала бы покрывать этого потрошителя?

– По-моему, она на все способна. – Джейн отпустила педаль тормоза и отъехала от обочины. – На все.

– Так Рождество не встречают, – посмотрев на дочь, сказала Анжела Риццоли, которая стояла у плиты.

На конфорках медленно закипали четыре высокие кастрюли, мерно позвякивая крышками – в такт с шумом вырывавшегося из-под них пара, который клубился вокруг намокших от пота волос Анжелы. Она сняла с одной кастрюли крышку и высыпала в кипяток полную тарелку самодельных ньокки. Они шлепнулись со всплеском, возвестившим, что близится начало обеда. Джейн оглядела кухню, заставленную всевозможными блюдами. Больше всего на свете Анжела Риццоли боялась, что в один прекрасный день кто-нибудь уйдет из ее дома голодным.

Но сегодня был явно не тот день.

На рабочем столике красовалась запеченная баранья нога, приправленная ореганом и чесноком, а рядом стояла огромная сковорода с жареной картошкой, сдобренной розмарином. Фасолевый салат был единственным вкладом Джейн и Габриэля в общее пиршество. Из кастрюль на плите струились дивные ароматы, в кипящей воде, булькая, переворачивались ньокки.

– Мам, может, помочь? – предложила Джейн.

– Не надо. Ты же с работы. Посиди в комнате.

– Может, сыр натереть?

– Нет-нет. Ты же устала. Габриэль говорит, всю ночь была на ногах. – Анжела быстро помешала в кастрюле деревянной ложкой. – Ума не приложу, зачем было выходить на работу еще и сегодня. Это уж слишком.

– Работа есть работа.

– Так ведь сегодня же Рождество.

– Скажи это всяким злодеям. – Джейн достала из кухонного шкафа терку, взяла кусок пармезана и принялась тереть. Она не могла сидеть на этой кухне сложа руки. – И все-таки почему Майк и Фрэнки тебе не помогают? Ты, поди, с самого утра на кухне.

– Ты же знаешь своих братьев.

– Да, – фыркнула Джейн. «Увы».

В другой комнате по телевизору смотрели футбол, как обычно. Крики мужчин временами сливались с гулом толпы зрителей на стадионе – причиной одобрительных возгласов служил какой-то парень с тугой попкой и мячом из свиной кожи.

Анжела походя глянула на фасолевый салат:

– О, с виду недурственно! Чем приправлен?

– Не знаю. Габриэль делал.

– Повезло тебе, Джени. Попался мужчина, который умеет готовить.

– А ты не корми папулю пару-другую деньков, глядишь, и он научится.

– Да нет, не научится. Он так и помрет за столом в ожидании обеда, который должен появиться сам собой. – Анжела сняла кастрюлю с кипящей водой и перевернула, ссыпав готовые ньокки в дуршлаг. Когда пар рассеялся, Джейн увидела потное лицо Анжелы, обрамленное завитками волос. Снаружи по обледенелым улицам вовсю гулял ветер – здесь же, на маминой кухне, их лица раскраснелись от жара, а окна запотели от пара.

– А вот и наша мамуля, – сказал Габриэль, войдя на кухню с проснувшейся Реджиной на руках. – Глядите, кто уже встал.

– А она недолго проспала, – заметила Джейн.

– С футболом-то? – усмехнулся Габриэль. – Наша дочурка явно болеет за «Патриотов». Слышали бы вы, как она взвыла, когда «Долфинз» им забили.

– Дай-ка ее сюда.

Джейн раскрыла объятия и прижала копошащуюся Реджину к груди. «Всего-то четыре месяца, – подумала она, – а так и норовит вырваться из рук». Несносная малышка Реджина появилась на свет, вовсю размахивая кулачками, с лиловым от крика личиком. «Неужели тебе так уж невтерпеж стать взрослой? – удивлялась Джейн, укачивая дочурку. – Оставалась бы ты подольше такой вот крошкой, я держала бы тебя на руках, развлекала, а уж после, через много-много лет, ступай своей дорогой».

Реджина схватила Джейн за волосы и больно дернула. Поморщившись, Джейн отцепила маленькие пальчики, взглянула на ручонку дочери. И вдруг представила себе другую руку, холодную и безжизненную. Руку чьей-то дочери – тело ее расчленили, и теперь оно лежит в морге. «А ведь на дворе Рождество. Сегодня я не должна думать о погибшей!» Даже целуя Реджину в шелковистые волосики и вдыхая запах детского мыла и шампуня, она не могла избавиться от воспоминания о другой кухне – от того, что глядело на нее с покрытого плиткой пола.