Доктор прикусил язык.
— Маршрут держался в тайне, никто не знал, куда и зачем плывем… Вам знаком хотя бы один из двенадцати ключей мудрости? Так вот, в нашем случае кто-то выбросил все ключи за борт, только мы отчалили. Судно без толку крутилось в разных направлениях…
Понятно — рассказ не из легких. Доктор, более не полагаясь на себя, вызвал Лизу. Она влетела в палату в тот момент, когда Люся заерзала на подушках, устраиваясь поудобнее, швырнула пальто и присела рядом с доктором. В комнате темно: окна зашторены черным.
— А ты-то зачем здесь? — спросила Люся, узнав дочь каким то неизвестным чувством.
— Тебя послушать пришла.
— Делать тебе нечего, занять себя не умеешь, вот и шляешься, — но тут же, забыв обо всем, продолжила.
— На седьмой день команда приуныла: солнце нещадно палило, не спасала вечерняя мгла — мы были в плену горячих воздушных течений. Капитан приказал завесить иллюминаторы черным. Я изнывала в каюте, стараясь, по возможности, не думать о плохом…
— Вряд ли вы знаете, — она вскочила на подушках, — что такое неизбежность зла?! Неизбежное зло! С этим я жила; об этом были все мои мысли…
Доктор с Лизой переглянулись.
— …Как-то под вечер, не выдержав одиночества, я вышла на палубу: тягучая вязкая синь, марево, жар, будто кто-то раздувал меха гигантского горна; птицы сгорали в воздухе — вся палуба усеяна их обугленными скелетами.
Я прислонилась к корме и безнадежно рассматривала горизонт.
Появился капитан: вопреки всему веселый и беззаботный, раскидал в стороны птичьи скелеты, пристроился рядом: голый по пояс, шорты, теннисные туфли…
— Куда мы плывем? — осторожно спросила я.
— Наша цель — гнойный и влажный остров, О! — наивно обрадовался он, — мог ли я представить, что доберусь до него в такой теплой компании? Смотри, — кивнул на воду. Я глянула и отшатнулась: резкие и напряженные плавники акул бороздили море в двух шагах от нашего судна…
— Кто ты? Что тебе надо? — закричала я в ужасе.
Капитан больно сжал мое запястье.
— Заткнись! Баба на корабле — несчастье!…
— Я не баба, — завопила я, пытаясь вырваться.
— Тем хуже! — он яростно ударил меня по лицу…
Доктор быстро писал в блокнот. Мать, засыпая, шептала еще. Лиза забеспокоилась, поглядывая на часы; доктор перехватил ее взгляд, и они бесшумно вышли.
— Где твой отец?
Он спешил выпроводить Лизу и дослушать рассказ.
— Вам-то что? Не знаю, — резанула Лиза.
Вдруг повалил снег. На больничный двор сели черные вороны. Все кончено, откуда здесь утешительные прогнозы?! — злилась на мать Лиза. — А доктор?! Влюбился что ли? Сидит придурком — сказки записывает! За воротами снег обернулся моросящим дождем.
Сегодняшний день — особенный. Лиза проснулась на рассвете. Глухая незнакомая тяжесть в животе; лежала, теребя одеяло, слушала: Коля сопит на соседней кровати, дрыгается во сне, за стеной скрипит пружинами диван, кряхтит бабка, переваливается с боку на бок, хлопает на ветру кухонная форточка…
Боль в животе. Лиза свернулась клубочком, покрылась испариной… вспомнила: расчесывая ее перед сном и, колдуя гребнем, Коля представлял себя несокрушимым любовником; Лиза — царицей, осоловевшей от побед. Она чувствовала: Коля неистово любит ее и находится в полной ее власти. Оттого так хорошо мучить Колю и вгонять в краску… ласкать, бить, приближаться, убегать. Надо как следует его проучить! — Лиза отвернулась к стене, раздвинула губы в улыбке: потухший Колин взгляд, когда впервые увидел ее обнаженной. Полуденное, земное солнце ослепило, парализовало его. Она подхватила оседающего по стене брата, уложила в постель, поила валерьянкой, шептала на ухо, ерошила кудри, щекотала бока, беззастенчиво игралась в брюках.
Боль захватила, прилипла к горлу, вцепилась в глаза, в пальцы, крепко засела в ребрах. Лиза стиснула зубы, готовая умереть. Все разрешилось мгновение спустя: последний раз сжалось внутри и плюнуло бордовой кровью между ног. Отогнула одеяло: кровь тяжело расползалась по простыне. Лиза не двигалась, и ждала разительных перемен: сердечного взрыва или явленной бледной плоти, но было пусто…
Бабка ковыряла хлебный мякиш, — Ну, как мать? Этот звонил.
— Отец? — Лиза села к столу.
— Интересовался, живы ли, — часто заморгала, — пришлось огорчить его.
— Чего нас хоронить?
— Да пока вроде некого.
Лиза не любила бабушку за зверский норов, но пикировалась с удовольствием. Та платила ей тем же.
— До Синего мама сегодня не добралась, остановилась на капитане…
— Доберется, жить ей еще долго, — бабушка раскрошила хлеб и залила молоком, — а капитан, это кто?
— Бабушка, — Лиза не слышала вопроса, — что делать с менструальной кровью?
— Иссушить! На корню. Жаром иссушить. Ты чего за стол уселась с такими делами? Кыш отсюдова!
Лиза прыгнула на подоконник. Улица. Скучно.
— Что это за кровь и почему тело не принимает ее?
— Матери твоей кровь, на черта она тебе?! Свою надо иметь.
— А почему тело все знает?
— Видать, умнее тебя… избавляется как может, насколько мочи хватает, ты помоги ему. Ох, — бабка навострилась отъехать от стола…
— Как?
— Жаром, огнем… лучше скажи, откуда капитан взялся? Не должно быть никакого капитана, — отвлеклась она.
Лиза соскочила и встала перед ней, — погоди, а как же Коля?
— Что Коля? — бабка расчистила путь палкой, — он твой, если не проболтаешься. Пока кровь не выпустит — твой.
— Но без крови он не будет мне братом!
— Тоже мне — брат! Считай — послед, — бабка поджала губы.
— Стой! Не крутись, — заорала Лиза, — а Паша?
— Пашка-то? Этот сам себе могилу роет. Скоро выроет! Лизка, о себе думай, не трать времени зря. Стерегись маленьких побед! — мелко засмеялась и покатилась восвояси, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова…
Лиза терялась в бабкиных загадках, — А ведь она красивая! До сих пор красивая! — но не смогла припомнить старушечьего лица, лишь колдовское очарование усмешки. Тут же подумала о Зойке, что по ночам ошалело болталась по квартире, надеясь столкнуться с бабкой. Пару раз будто столкнулись. Ну нет! Эта ничего не получит! Роскошная — это правда, зато вечно пьяная — себе не принадлежит! И не смотря на то, что на душе неспокойно и холодно, Лиза стряхнула видения, открыла окно и беспечно закричала во двор.
— Передо мною все! Весь мир! Я взрослая-я-я-я-я-я!
Осень и любые признания.
Притин отшельников, — так нежно и романтично Паша называл морг. Смерть похожа на сон? — смеялся над Зойкой, когда та наведывалась сюда, — Нет. Смерть ни на что не похожа! Я многое узнал здесь! Он бесцеремонно ворочал трупы. — Куклы, манекены, если бы не гниющее нутро — стоять им в витринах и привораживать прохожих. Нутро, кстати, можно выскоблить….
— Ну и жмурик, — Паша едва сдержал смех, на животе яркая татуировка "Уважай гостя!" Надрезал под горлом, и аккуратно, чтобы не повредить надпись, вниз, к лобку. Распахнул кожу. Как рубашку. Резанул ножом по ребрам: от сердца к центру и направо, сильно ударил кулаком, проломил грудь. Расчистил. Готов, — крикнул в смежную каморку.
Машинистка оторвалась от телефона. Патологоанатом, весь крахмально белый, нацепил очки.
— Ну-с, сколько их сегодня?
— Четыре, — Паша закурил в дверях, — предположительно убиты.
Док махнул остатки кофе в рот, в анатомической нырнул в жмурика, быстро отстриг внутренности и вывалил на стол.
Сегодня похоже на вчера. Вчера — на позавчера. Паша затушил сигарету.
— Абсцесс в верхнем отделе правого легкого в прикорневой зоне: гнойная полость, окружена зоной воспалительной ткани… мембрана… — монотонный голос Дока.
Застучали клавиши печатной машинки.
— …Удален сегмент — следствие хронического абсцесса…. Левое легкое без патологий…
Паша провел скальпелем по макушке, от уха до уха, отодрал кожу от черепа и натянул поверх лица, до подбородка.
