— Предам, сто раз предам, убью, только скажи.

Какая-то надоедливая, как мозоль и невидимая жила, до сей поры удерживающая сердечный жар, не выдержала и порвалась; Паша грохнулся на колени, пополз вдоль стола к Зойке.

— Люблю тебя… люблю!

Зойка прижала локтем его голову к животу, а сама разливала по стаканам…

— Верю, Паша.

— Я тоже люблю, — взорвался Максим, — ради тебя в Днепрогэс прыгал…

— Скажешь тоже, прыгал! Провалился! А турбиной не тронуло, потому, как в стельку был, — дразнилась Зойка.

Пьянка набирала обороты, когда Леонид вдруг ударил кулаком по столу.

— Хватит жрать! К утру покончим со всем. Приду через два часа, — потащил Максима к выходу. Собака за ними.

Зойка сразу потушила свет и легла одетая на диван, согретый собакой. Паша прилег рядышком. Корабликом качался он в Зойкиных руках, мечтая о приступе: Зойка изо всех сил будет сопротивляться, такова натура. Он, Паша, убийца! Еще бы! Одним ударом повалит Зойку на кровать, стиснет до боли, за жопу прихватит и прижмется, пусть сначала почувствует, какой у него сильный и прыткий. Дразнить будет, пока сама не вцепится в брюки; вихляясь, раздвинется, втиснет член в голодное волчье логово. Паша и там станет хозяином: сжать или ослабить хватку…

— Расскажи об Ангелине Васильевне, — шепотом попросила Зойка.

Чего о ней рассказывать? — Паша нехотя спустился с небес, — бабка, как бабка, из ума выжила…

— Мне бы капельку ее ума. Не идет из головы; что-то дикое, необъятное, первобытное в ней…

— Художественная ты женщина, Зойка. Книги бы тебе писать! — распсиховался Паша. На самом интересном прервала.

Зойка еще немного покачала его и задумалась.

— Ждала тебя, наконец-то, — Анюта повисла на шее. Зойка поласкалась немного и уселась на кровать. В келье прохладно и сумеречно. Рассохшиеся за лето рамы проложены пестрыми тряпочками. Весело.

— Ну?

Анюта спешно развернула лист: все тот же обнаженный Бог; четче линии, ретушь, а кое-где цветной карандаш.

— Повязку с бедер убрала, хорошо, меня она всегда смущала, — Зойка, дыхнув перегаром, лукаво улыбнулась, повела ногтем по члену, — под повязкой тайна, а ты раз… молодец. Тайна-то — о двух яйцах… надо же…. А член? Он всех устроит? Уверена? Ваш-то Бог ко всем обращается, стало быть, и член всеобщий?!

Анюта, подрагивая плечиками, слушала.

— С чего ты взяла, что он мужик? — засмеялась вдруг Зойка.

— Кого же я сосу? — ахнула Анюта.

— Не знаю…. расскажи

— Конечно Бога, кого еще! Каждую ночь. Хорошо!

— Ерунда! Слышала, он и женщиной был? Что и говорить, бабская судьба неулыбчивая. Бабы?! Все одна к одной, разве различишь? Вот и затосковал по хую, взмолился: жить незачем — верни мужскую плоть! Вернули? А кто его знает, что на самом деле было? Может и кастрат. Иначе и понять ничего нельзя, как примирить нас всех?! Тряпкой накрыли… А ты размечталась… — Зойка не отрывалась от рисунка, — с чего это он ожил-то у него, ишь какой толстый!

— Таким во снах приходит, я сосу, не отрываясь, он у него бездонный. Выпьешь до дна, говорит, жить вечно будешь…

— Поверила его басням? Или сосать нравится?

Анюта покраснела.

— Пробовала по-человечески, ноги раздвинуть, все такое?..

— Тогда меня точно из монастыря выгонят, здесь девственность чтут…

— Чушь. Все бабы втайне мечтают дать и забеременеть. От Святого Духа… как Мария. В этом — великая разгадка бабы. Забеременеть от Бога и Бога родить. Людям Бога, себе сына и любовника! А тут и карты в руки — ж-а-д-н-ы-й до бабенок ваш Бог — в каждой кровати побывал не по разу.

— Но и здесь вранье — мне кажется он мертвый, а не живой! Жить-то у него ни хрена не получилось. Жить! Откуда ему столько воли взять? Каким боком ваш Бог повернут к жизни? Смерти в нем больше всего. В смерть зовет. Ничего кроме смерти. Вот так! Не обнажай его, дорисуй повязку. Больнее всего бабам правду узнать. Пусть мечтою тешатся, да обещанием великой измены устрашают своих вполне земных мужичков. Ты же правды не бойся — пусто под тряпкой…

— А как тогда? — прошептала Анюта.

Никак, плюнь на него, говорю тебе мертв и больше ничего! — Зойка фыркнула и вдруг вспомнила Ангелину Васильевну: "Сама себя, сама…" Шальная догадка. Подарок, а не бабка! — подумала она и заорала.

— Раздевайся!

Анюта резво накрыла ладошкой Зойкин рот.

— Тише, — повозилась с крючками, послушно скинула одежду.

— Сама в себе всё носишь, смотри, — Зойка погладила тонюсенькое девичье тельце, — раздвинь ноги, видишь? Это он! Хуй мальчика, спящего в тебе… "мальчик с пальчик" — сказку помнишь? — Зойка, опустившись на колени, ласково-ласково погладила анютин клитор, — потрогай сама, сдвинь кожицу кверху.

Анюта испуганно зажмурилась.

— Во мне кто-то есть?

— Есть, еще как есть. Смотри!

Анюта с опаской глянула вниз: языком Зойка указала на розовый кончик.

— Зачем он там?

— Это знаешь только ты…

— Отчего такой малюсенький?

— А это уж твоя забота: вырастить в себе мужика, а помрет младенцем — хана тебе. Я сама только что поняла — откровение, что ли снизошло… — Зойка загрезилась: "сама себя, сама…", — много об этом раньше думала, а тут… ну, конечно же, бабка именно об этом тогда кричала мне… своего единственного ненаглядного с самого рождения в себе носим, им и должны заниматься, его рожать… только с ним любовь узнать, а твой Бог… подлец он… себе… на себя тянет… Подумай, если все по его слову, от тебя ничего уж и не зависит, только сидеть и ждать. А если по бабкиному — ты одна для себя, как захочешь, так и будет!

Анюта затряслась.

— Про мужа Бог говорит…

— Глупости. Кто сравнится с Богом? Нет таких мужиков. Поэтому ебать тебя все равно будет только Бог. Он и есть твой истинный муж. Ты мыслями к нему обращена и нечего его сравнивать со всем земным. Постой, разве Бог говорит хоть слово о любви к мужу? Слово «любовь» он оставляет только для себя… Ну, бабка, дает! — Зойка чуть не зарыдала от счастья.

— А знает Бог того, кто спит во мне?

— Конечно, знает и хочет смерти его…. потому что это — настоящая измена, могущая стоить Богу его бесконечной жизни, которой он всех заворожил.

— Если… как ты говоришь… но как родить?

— Я говорю: все при тебе, все в тебе без всякого Бога… о многом самой еще надо подумать, не все ясно.

Анюта безо всякого стыда принялась рассматривать себя: натянула посильнее кожу на лобке — розовый кончик выпрыгнул наружу, тронула пальчиком, двумя пальчиками, попыталась в кулачок взять, не получилось, потерла… внезапно Зойка изогнулась, как пантера прыгнула на нее, отбросила руку, присосалась сама, закричала: он твой, твой, всегда только твой, сколько бы я не просила — он твой! Анюта едва стояла на ногах. Но дрогнули и подогнулись колени, полетела на пол; Зойка, не выпуская крохотное чудо изо рта, закружилась на четвереньках… Окаменевший глубоко в животе айсберг ожил, сорвался и тронулся в путь.

— Вот он, — прошептала Анюта….

В дверь постучали, Зойка встряхнула Пашу. Леонид явился один.

— Готовы? Он готов?

— Все в порядке, — Зойка влезла в калоши и накинула длинное до полу пальто. Паша, опустив ноги с дивана, наблюдал за приготовлениями.

— Передумал что ли? — спросил Леонид.

— Не тревожь, дай сосредоточиться — Зойка подсела к Паше, погладила по голове, — не бойся, я рядом, рядом…

— Этого не боюсь, Бога не боюсь, тебя боюсь…

— Потом обо мне поговорим.

Паша вдруг ощутил нестерпимое и дикое желание ударить Зойку, забить до смерти; он подозревал: и после ничего не изменится, через двадцать тридцать убийств… не поймает ее, Зойка опять заскользит придирчивой насмешливой тенью. Наваждение…

— Пашенька, — Зойка потянула за руку, — времени мало, рассвет скоро…

На крыльце обняла и поцеловала в губы.

— Я здесь останусь.

— Не пей без меня, дождись, — только и сказал в ответ.