– Сейчас я здесь, Джим, – сказала я. – И мне кажется, я должна здесь остаться.

– Хорошо.

Похоже, он совершенно не обиделся. Напоследок он окинул гостиную взглядом и покачал головой.

Я осталась возле окна. Я осталась у окна. Через несколько минут я увидела, как он садится в свою красную машину и уезжает, оставляя за собой белые клубы «спортивного» выхлопа. Я направилась обратно в рекреационную в надежде застать там Лизу.

– Привет, Лиза, – радостно сказала я.

Лиза промычала что-то нечленораздельное в ответ. Я уселась рядом с нею, и мы уставились в телевизор.

В нашем параллельном мире зачастую случалось то, что за стенами больницы еще не произошло. И когда оно наконец-то происходило там, мы уже не удивлялись, ведь мы уже пережили это событие в том или ином виде. История устраивала для нас репетицию, словно режиссер, который сначала проводит прогон нового спектакля для провинциальной публики в каком-нибудь Нью-Хейвене и только потом показывает его в Нью-Йорке.

Возьмите хотя бы историю про джорджининого парня Уэйда и сахар.

Познакомились они в столовой. Уэйд был смуглым и симпатичным, но выглядел он при этом совершенно заурядным американским парнем. Зато ярости в нем было столько, что устоять было невозможно. Джорджина говорила, что все дело в его отце.

– Папа у него шпион, а Уэйда бесит, что он никогда не станет таким же крутым, как отец.

Отец Уэйда интересовал меня куда больше, чем уэйдовы комплексы.

– Наш шпион? – уточнила я.

– Разумеется, – ответила мне Джорджина, но дальше распространяться не стала.

Уэйд с Джорджиной садились на пол в нашей палате и шептались. Я была третьей лишней, и потому, как правило, оставляла их наедине. Но как-то раз я решила никуда не уходить и разузнать побольше об отце Уэйда.

Уэйд обожал про него рассказывать.

– Он живет в Майами, ему там до Кубы рукой подать. Он принимал участие во вторжении на Кубу, убил там несколько десятков человек, причем голыми руками. А еще он знает, кто на самом деле убил Кеннеди.

– Это он его убил? – спросила я.

– Вряд ли, – ответил Уэйд.

Фамилия Уэйда была Баркер.

Честно говоря, я не верила ни единому слову из рассказов Уэйда. Как ни крути, он был безумным семнадцатилетним парнем, к тому же настолько буйным, что без помощи пары сильных санитаров было временами не обойтись. В этом случае ему запрещали покидать пределы мужского отделения и не пускали к нему Джорджину. Ему обычно хватало недели, чтобы угомониться, тогда запрет снимали, и он снова мог заходить к нам и сидеть на полу.

Из всех отцовских друзей самое сильное впечатление на Уэйда производили Лидди и Хант. «Эти типы способны на все», – говорил он. Судя по тому, насколько часто он это говорил, Лидди с Хантом не на шутку его беспокоили.

Джорджине не нравилось, что я лезу к Уэйду с расспросами, и она демонстративно меня игнорировала, когда я подсаживалась к ним на пол. Но сдержать я себя не могла:

– На что способны? – допытывалась я. – Что они такого могут сделать?

– Я не могу раскрывать эту информацию, – сухо отвечал Уэйд.

У Уэйда вскоре начался очередной буйный период, на этот раз он растянулся на несколько недель.

Оставшись на время без визитов Уэйда, Джорджина совершенно не понимала, чем себя занять. Часть вины за его отсутствие лежала на мне, и поэтому я постоянно что-нибудь придумывала. «Давай переставим мебель в комнате, – предлагала я. – Давай сыграем в скрэббл, или давай приготовим что-нибудь вкусненькое».

Идея приготовить что-нибудь вкусненькое ее заинтересовала.

– Давай сделаем леденцы, – решила она.

Для меня было открытием, что два человека на обычной кухне могут сделать леденцы. Я всегда думала, что для их производства нужен конвейер и сложное оборудование, как для автомобилей.

Но Джорджина меня уверила, что кроме сковородки и сахара нам ничего не понадобится.

– Когда сахар расплавится, – объясняла она, – мы будем понемногу выливать его на бумагу для выпечки, и получатся маленькие леденцы.

Сестры отнеслись к нашему занятию с умилением.

– Это ты тренируешься, чтобы готовить Уэйду, когда вы с ним поженитесь? – спросила одна из них.

– Сомневаюсь, что Уэйд из тех, кто женится, – ответила ей Джорджина.

Не надо обладать большим опытом в приготовлении леденцов, чтобы понимать, что плавится сахар при очень высокой температуре. И как только он этой температуры достиг, ручка выскользнула из моих ладоней и пол-сковородки жидкого сахара выплеснуло прямо на руку Джорджине, которая придерживала вощеную бумагу по краям.

Я заорала как резаная, а Джорджина даже не пискнула. На мой крик сбежались сестры, они принесли лед, мази и бинты. Я продолжала орать, а Джорджина спокойно стояла, вытянув перед собой засахаренную руку.

Не помню, кто именно это был, но во время сенатских слушаний по Уотергейтскому делу то ли Говард Хант, то ли Гордон Лидди заявил, что каждую ночь держал ладонь над пламенем свечи, пока кожа не начинала плавиться, чтобы быть уверенным в том, что он сможет выдержать пытки.

Кто бы из них это ни сказал, нам все это уже было знакомо: операция в заливе Свиней, обожженная кожа, способные на все убийцы, которым даже оружие не нужно. И я, и Джорджина, и Уэйд видели репетиции, а медсестры даже писали на них рецензии: «Пациентка продемонстрировала недостаточную эмоциональную реакцию на инцидент», или вот еще: «Пациент продолжает фокусироваться на фантазии об отце – агенте ЦРУ и его опасных друзьях».

Дэйзи была сезонным явлением. Она появлялась каждый год в ноябре перед Днем благодарения и оставалась с нами до Нового года. Иногда она еще появлялась в мае, на свой день рождения.

Ей всегда давали одноместную палату.

– Кто-нибудь хочет переехать в двухместную палату? – спросила одним ноябрьским утром старшая сестра на еженедельном собрании в холле. Все напряглись. Поскольку мы с Джорджиной и так жили вместе в двухместной палате, мы могли расслабиться и насладиться неразберихой.

– Я! Я хочу! – подняла вверх руку одна девица, чей парень был марсианином, но при этом у нее был крохотный пенис, который она с охотой всем показывала. Ни у кого не было желания делить с ней палату.

– Я бы могла переехать, если кто-нибудь захочет, но, конечно же, никто не захочет, а мне не хотелось бы никого заставлять хотеть этого, – сказала Синтия, которая после полугода электрошоковой терапии иначе уже не разговаривала.

– Я могу поселиться с тобой, Синтия, – пришла ей на помощь Полли.

Но проблемы это не решало, Полли и так жила в двухместной палате. Ее соседкой была новенькая анорексичка по имени Дженет, которой светило принудительное питание, если ее вес опустится ниже 34 килограммов.

Лиза наклонилась ко мне.

– Я видела, как ее вчера взвешивали, – громко заявила она. – Тридцать шесть кило. Через несколько дней она будет валяться под капельницей с трубкой во рту.

– Тридцать шесть – это идеальный вес, – стояла на своем Дженет.

Но то же самое она говорила и про тридцать девять, и про тридцать семь килограммов, так что и с ней никто не хотел жить.

В итоге после недолгой дискуссии в одну палату поместили пару кататоников. Так что Дэйзи могла приезжать. Ее ожидали к пятнадцатому ноября.

У Дэйзи было две страсти: слабительное и курица гриль. Каждое утро она появлялась у стойки, где выдавали лекарства, и нервно по ней барабанила пожелтевшими от никотина пальцами в ожидании слабительного.

– Ну и где мой бисакодил? – шипела она на сестру. – Где лаксигенчик?

Если кто-то стоял слишком близко, она могла дать локтем под дых или наступить на ногу. Дэйзи вообще рьяно охраняла свое личное пространство.

Два раза в неделю ее отец – приземистый мужчина с расплывшимся лицом – приносил ей от мамы целого цыпленка гриль, тщательно завернутого в алюминиевую фольгу. Дэйзи клала цыпленка на колени, поглаживала его через фольгу и нетерпеливо зыркала по сторонам, ожидая, когда папаша наконец уйдет и оставит ее наедине с едой. Но он старался проводить с ней как можно больше времени, поскольку был влюблен в Дэйзи.