Минойский культ заключался в богослужениях и жертвоприношениях в пещерах (Камарис, Психро и др.), на вершинах гор (например, Зевсова Гробница, связанная с мотивом бога, умирающего на Крите), в сельских храмах, возведенных вокруг священных деревьев, или в специальных дворцовых помещениях. Археологические раскопки Артура Эванса и других открыли следы жертвоприношений быков и других, более мелких животных, всесожжений и возлияний. Богине приносили в дар также статуэтки-амулеты, оружие и миниатюрные модели храмов. Элементами религиозной жизни критян были ритуалы, связанные с огнем и совершавшиеся на горах, процессии, акробатические упражнения на рогах быков.

8.2. Народ, исповедовавший микенскую религию, говорил по-гречески. В этой религии небесное мужское индоевропейское божество восторжествовало над старой богиней Крита потниа терон (владычицей животных). Эта процветающая морская цивилизация, овладевшая и богатым анатолийским городом Троей, увязла в княжеских усобицах, пока завоевания «народов моря» не привели к ее окончательному падению.

Из надписей на письме, называемом «линейное Б», мы знаем о существовании местных пантеонов с такими божествами, как Посейдон, Зевс, Гера, Артемида, Дионис, Эринии и др., большая часть которых известна в Греции и позднее. Жертвы, приносимые этим богам, похожи на древнегреческие, хотя довольно вероятно, что и в минойской, и в микенской культуре практиковались и человеческие жертвоприношения.

8.3. Архаическая и классическая греческая религия реконструируется на основе необыкновенно богатой мифологии и ритуала. В основе ритуала лежит миф; тот и другой являются одновременно местным и всеобщим, поскольку местные варианты очень часто имеют соответствия в других местностях. То же и с богами: их атрибуты, легенды о них и даже имена изменяются в зависимости от места и культурного контекста. В Дельфах у своего оракула Аполлон — Пифиец, на своем родном острове — Делиец, в Илиаде — Феб-стреловержец. Гомеровы поэмы стали всеэллинскими благодаря обдуманному стремлению указывать только на общие атрибуты богов. Греческая религия чрезвычайно сложна и охватывает различные направления. Исследования в области психологии, социологии, истории, искусствознания и лингвистики постепенно открывают эти направления, иногда находящие отзвук в современном переосмыслении, иногда остающиеся непроницаемо таинственными и волнующими.

8.3.1. Общепринятый культ: священный календарь и богослужения, привязанные к тем или иным частям города, — складывался на протяжении с XI по VIII в. до н. э. Его характерная черта — жертвоприношения с совместным потреблением мяса жертвенного животного. Проявившийся в VI в. антиномизм орфиков и пифагорейцев с их вегетарианством и прочими видами воздержания подвергает эти жертвы беспощадной критике. Существовали Элевсинские мистерии — тайное установление, которое должно было дать что-то вроде бессмертия всем гражданам афинского полиса. В эллинистическую эпоху знаком времени, ставящего акцент на индивидуализме и интериоризации ритуала, станут другие, более закрытые, тайносовершительные общества (см. 26).

8.3.2. Эта индивидуализирующая тенденция уже предчувствуется в роли необычного персонажа — пророка и целителя, — обозначаемого составным термином ятромант (от ятрос «целитель» и мантис «гадатель») и близко напоминающего центральноазиатских шаманов (см. 32).

Важнейшие из тех греческих ятромантов, которые не являются вполне мифическими — Эпименид Критский, Гермотим Клазоменский, Аристей Проконесский, Эмпедокл Агригентский и Пифагор Самосский. Их считали способными на такие подвиги, как совершенное воздержание, прозорливость, чудотворство, вездесущесть, память о прежней жизни, экстатические видения и перемещения в пространстве. Вся пифагорейская и платоническая традиция будет восхвалять добродетели этих полубожественных лиц и подражать им с помощью теургических методик, систематическая кодификация которых относится к римской эпохе.

8.3.3. Эта тенденция, противостоящая народной религии, выразилась также и в философии, которая считала себя способной уничтожить расстояние между человеческим и божественным, спасти душу, затворенную в Аиде. Ф.М.Корнфорд видит в ятромантах общий первоначальный исток философии. Вальтер Буркерт думает, что философия приобрела свое значение с появлением книги — способа общения одного мыслящего индивида с другим. На смену колоритному антропоморфизму богов приходит скептицизм досократиков, а он расцвел пышным цветом в рационализме — типично греческом мировоззрении, оставленном нам в наследство. Однако открытие глубокой религиозности Платона производит потрясающее впечатление на тех, кто сперва попался в одну из многочисленных ловушек его диалектики. Греческий рационализм не исключал поиска богов или божественного начала, а, напротив, предполагал осознание и систематизацию наших отношений с ними. Когда Платону надо высказать истину, — а истина, по определению, лежит вне диалектического процесса, — он прибегает к мифу.

Один из фундаментальных принципов, одушевляющих его мысль, — вертикальная иерархия бытия. Мы — существа низшего порядка, живущие, подобно червям, в земных расселинах. Раем для нас представляется уже поверхность земли («настоящей земли»), населенная существами, которые передвигаются по воздуху так же, как мы по морю. Этот образ, намеченный в Федоне, развит в Горгии, где жители Настоящей Земли населяют Острова Блаженных, окруженные воздушным океаном. Великие космологические и эсхатологические мифы Платона (Федон, Федр, Тимей, миф Эра в десятой книге Государства) лишь развивают верования, связанные с экстазами ятромантов. Будучи выстроены в ряд, платоновские мифы показывают нам, как индивидуальная душа попадает в темницу тела (Кратил), как она может избавиться от нее, если живет «философской жизнью», состоящей в систематическом отрешении от плотских желаний; как посмертная судьба души прямо связана с тем, какую жизнь мы вели на земле. Подобно некоторым ятромантам и, возможно, пуританам-орфикам, Платон ставит в центр своего религиозного сценария метемсоматоз (воплощение души в нескольких телах, в отличие от метемпсихоза — последовательного одушевления нескольких тел одной душой). Душа совершенного философа удостоится переселения в горний мир, где несколько тысячелетий будет созерцать бессмертные Идеи; затем она снова вселится в грубую телесную оболочку. Если в течение нескольких таких циклов подряд она победит свое тело, то останется в вечном общении с нетленными Идеями. Но если она не устоит перед натиском тела, то будет возрождаться каждый раз в худшем виде. Низшее из мужских воплощений — воплощение в тирана; далее следует воплощение в женском теле: Платон считает женщин политически равными мужчинам, но онтологически низшими. Эр Памфилийский, Сократ — рассказчик Федона и Федра и Тимей Локрийский открывают перед нами все закоулки иного мира, кроме недоступных областей астральных божеств, входящих в особый мир идеальных сущностей. Платоник Плутарх Херонейский (I–II в. до н. э.), сам создававший мифы, достойные его учителя, почитал молчание Платона о звездах и поведал нам лишь об эсхатологической роли Луны.

В платоновской традиции философия есть религия и религия есть философия. Примет ли какая-нибудь ветвь платонизма более абстрактное направление, обратится ли к культу и к таинствам — вопрос акцента. Христианство, в некотором смысле, сохранило платоновский дуализм души и тела, а также, в упрощенном виде, платоновскую эсхатологию. В центре христианства — платоновский Логос (обобщение мира идей), вочеловечившийся, чтобы принять на Себя грехи людей. Предпринятые в последнее время попытки оторвать христианство от его дуалистического платонического контекста обречены на провал. Философский пуризм Плотина породит неоплатонические течения, неумеренно предавшиеся теургии и магии. Они сохранятся и в христианском окружении — как в Византии (Михаил Пселл), так и на Западе (Платоновская академия Марсилио Фичино (1433–1499) во Флоренции).