Я с 1955 года работал горным мастером в шахте, и не только в шахте, но и в общежитии, был неразлучен с этими тремя народами. Поэтому, хотя я и был 19 лет от роду, но национальные различия настолько бросались в глаза, что запомнились на всю жизнь. Так вот, немцы сдруживались с напарниками, с кем всегда работали, накрепко, и выпивали совместно, ни с кем больше не якшаясь, пили «рассудительно», смешивая водку с водой из–под крана, над чем русские и татары страшно потешались, одновременно объясняя, что смешивать водку с водой несусветная дурь. Работали они как часы, по взмахам их кувалды можно было настраивать метроном, но никогда никуда не спешили, даже если случалась авария, опасная для жизни, сперва думали, куда бежать. Вырабатывали всегда много.
Татары же наоборот, собирались выпивать такой большой компанией, и так скоро, будто у них у всех пейджеры на поясе, хотя такого даже слова не было в обиходе. Потом обязательно выходили на улицу, выстраивались шеренгой на всю ее ширину, положив, друг другу руки на плечи, и шли, исполняя свои национальные песни. Все встречные люди жались к стенам домов, даже силачи, но ватага никого не замечала, они были одни во всем мире, обнявшись. Потом что–то происходило, незаметное для русского глаза, и они начинали драться, жестоко, остервенело, до крови, но без применения какого–то ни было инвентаря, не используя даже валявшиеся на дороге кирпичи. Вдруг драка прекращалась, словно прозвенел будильник, они опять выстраивались и шли дальше, мирно разговаривая. Без драки я не встречал ни одной шеренги пьяных татар. И без столь же мирного ее окончания. Они все равно уходили все вместе. Как расставались, не видел. Работали татары, все как один, тоже остервенело. Я могу сравнить их четкие очень быстрые и точные движения инструментом только с молотилкой. Во время работы им становилось всегда очень жарко, хотя в шахте и летом очень холодно. Большинство раздевалось по пояс догола, а уголь в целике, еще не отбитый, напоминает наждачную бумагу, с зернами со спичечный коробок. Любое прикосновение голым телом вызывает порез. Так вот стоит татарин, голый по пояс, весь в кровище, и со скорострельностью автомата Узи машет кайлом. Никакого внимания на свое израненное тело. Все это он делает только с одной целью, как можно быстрее закончить урок. Закончив, он одевается и ложится, дожидаясь конца смены, примерно полсмены. Трогать его для другой работы было нельзя ни в коем случае, как горный мастер я это быстро понял.
О русских, как ни странно, я так же обобщенно сказать ничего не могу. Если о водке, то русские в основном выпивали, где попало, с кем попало, и когда попало. Они вообще кажутся мне все заряженными частицами, притом заряд их все время меняется, то плюс, то минус. Поэтому они, то притягиваются, то отталкиваются. Если шеренга татар несет в своем ряду слишком пьяного, не давая ему касаться пола ногами, то русские, как правило, такого просто бросают, сам доползет, или пусть полежит, быстрее протрезвится. К работе русские относятся совершенно по–разному. Есть как татары, но есть и как немцы. Все же в целом по сравнению, и с немцами, и с татарами, они скорее ленивы, чем работящи. Отличие русских в работе – это почти сплошной брак, притом он прекрасно видит, что сделал брак, но что–нибудь переделывать плохо сделанное – это совершенно невозможно, совершенно недопустимо, совершенно исключено. Пусть будет так «как вышло». Анекдот шахтерский на эту тему. Вопрос: «На чем держится шахта». Ответ: «На клиньях и х..х». Почему? Потому, что, забивая клин, укрепляя крепь, как всегда косо, не так хорошо как надо, русский обязательно скажет: «Х.й с ним». В переводе с матерщинного на русский это означает, что сойдет и так, как вышло. Поэтому плохо забитый клин всегда укреплен еще и х..м. При этом русский показывает всей своей работой, что он делает это исключительно как одолжение, что ему это совершенно не нужно. Работая, он все время старается, чтобы горный мастер видел, что это именно так. Вот в этом и заключается самое главное. И я утверждаю, что татары в среднем ловчее в работе, и немцев, и русских. Разумеется, это среднестатистическое наблюдение на очень большом материале и довольно долгое время, лет пять. Крайние точки я отбросил. Я лично такое отношение к труду связываю с генами. Гены же я связываю с вечным рабством, в котором русские родились как нация, жили и, наверное, помрут. И народный крестьянский поэт Кольцов это тонко подметил и воспроизвел в поэтической форме, которую критик Белинский не мог понять, ибо сам–то не был рабом, а был дворянином, хоть и не больно знатным.
На основе изложенного мне очень трудно объяснить, почему же русские все же взяли Казань, хотя они ее и брали раз десять, все она выскальзывала из рук. Как говорится, терпение и труд, все перетрут. Уж очень она мешала, Казань, русским князьям. Единственное, что я знаю точно, это то, что, несмотря на гигантские усилия по обрусению татар, это не удалось до сего дня сделать, и, по–моему, не удастся никогда. Очень крепкая нация и об этом следовало бы подумать в Кремле. Рано или поздно, но это все равно будет суверенное государство. Я даже думаю в связи с этим, что мусульманство татары приняли в пику нашему единобожию, несколько своеобразному, свое единобожие, тоже очень радикальное. Это подтверждает хотя бы тот факт, что у татар очень хорошо разработан ритуал групповой пьянки, как известно, несовместимой с мусульманством.
Русскому же народу, которого фактически нет, все же надо задуматься о своей стойкости не к невзгодам, а, о стойкости в труде, и, особенно, о его качестве. В целом же, это только один пример народа, который не влезает в предназначенную ему клеточку на шахматной доске империи. Это я все о русском синкретизме.
В окончательном «взятии Казани» сыграли роль несколько факторов. Во–первых, резкий отпор русско–православному завоевательному порыву на Западе, когда никакие усилия не приводили к долговременному и стойкому утверждению там русских князей. Поэтому все силы были переориентированы на восток. Отныне на западе не завоевывали, а только из всех сил удерживали ранее завоеванное. Во–вторых, ухудшение конъюнктуры в низовьях Волги. Кроме знаменитой рыбы там ничего не осталось интересного для торговли и производства. Соль потеряла прежнее свое значение, а силы Передней и Малой Азии переориентировались на запад. Константинополь совершенно потерял свое значение как таможня, и не приобрел еще нового своего значения как стратегический пункт, стерегущий военные корабли. По Волге плавали только рыбацкие лодки, грабить было некого. Казакам–разбойникам, в том числе и татарским, пришлось перейти на мирный труд. Выход русских к Среднему Уралу, минуя Татарстан, дал русским князьям то, что больше всего их интересовало: серебро, золото и конечно железо. Татары оказались отрезанными от внешнего мира и начали понемногу консервироваться «в собственном соку», совершенно как тихоокеанский лосось. Но все равно, «взять Казань» русским князьям было очень трудно. Наконец, взяли, и перед ними открылся широкий простор, вплоть до Тихого океана.
Для освоения Сибири русских было совершенно недостаточно, как и сегодня. Да и чего, собственно, они могли дать Сибири, если у самих научно–технический прогресс застрял, немного продвинувшись от каменного века. Всех своих будущих ученых и инженеров продали в рабы еще в детском возрасте, и они сгинули, не только ничего не успев открыть, но даже развить свою голову для того, чтобы сделать открытия. Оставшиеся русские продолжали непрерывно воевать, то между собою, то на западе, то на востоке. До научно–технического ли здесь прогресса? Поэтому в Сибири появлялись отдельные ватаги, скупая за бесценок меха, перво–наперво завезя туда водку, которая тоже мгновенно стала «национальным напитком» древних сибирских охотников. Попутно искали золото, и нашли. Больше русским ватагам в Сибири нечего было делать. Найдя золото, которым местные народы вовсе не хотели заниматься, русские вынуждены были завезти туда и рабов своих, копать. Тогда к ватагам присоединилось государство. У него была, кроме золота и меха, еще одна задача: сделать народы православными христианами, желательно, даже русскими, если разрез глаз у них не был уж очень узок. Поэтому первыми были построены православные церкви, в которых начали крестить местных младенцев. Отныне и до сегодняшнего дня фамилии почти у всех сибирских народов стали русскими. Собственно, если бы не водка, ничего бы страшного не произошло. Перевернуть у этих народов все «вверх дном», как у североамериканских индейцев, или австралийских аборигенов, не хватало русских сил. Но сибирские народы вскоре узнали настоящую цену своему товару, и это было плохо. Прибывшие для торговли русские купцы, сперва «бесплатно» поили другую сторону водкой, а потом начиналась сама торговля. За каждую свинцовую дробинку пьяные охотники отдавали белку, за патрон – соболя. Протрезвев, они очень удивлялись своей щедрости, но купцов уже и след простыл. Не оставляли даже водки на опохмелку. Сибирь застыла в таком состоянии на несколько веков. Пока не построили Транссибирскую железнодорожную магистраль. Сейчас надо бы напомнить вам, что я уже говорил выше. Я говорил о ползучем и неотвратимом экспансионизме китайцев, японцев и корейцев на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. Обратите внимание на слово «неотвратимый».
