– Смелее! Город наш!

Но орлеанское чудо не повторилось. Уже настал вечер, и Жанна была ранена. Ее унесли в сухой ров.

Рауль де Гокур узнал о ранении Девы и, пока ее перевязывали, подал сигнал к отступлению. Тем временем Жанна строила новые планы. Она велит навести понтонный мост, чтобы перейти на левый берег. Часть войска отвлечет противника с той стороны, а другая продолжит штурм у ворот Сент-Оноре… Ей надевали набедренник, когда она услышала звуки труб. Французская армия отступала без нее. Париж не будет взят этим вечером. В первый раз Девственница потерпела неудачу…

Анн и Изидор, стоя на двускатном валу, тоже услышали сигнал к отступлению. И оба испытали чувство горечи. Особенно Изидор. Он бросил последний взгляд на свой город, отвергнувший его, сохранивший втуне свои сокровища. Стены окрасились восхитительным багрянцем. Заходящее солнце высветило каждую их подробность. Никогда еще Изидор не видел их столь отчетливо.

Скрывшееся за холмом Шайо солнце перестало бить Адаму де Сомбреному прямо в глаза. День выдался тяжелый. Он беспрерывно бился на стенах, и, благодарение Богу или дьяволу, они остались победителями. Стоя у крепостного зубца, Адам поднял позолоченную решетку своего забрала, чтобы полюбоваться вражеским отступлением, и вдруг увидел…

Там, на гребне вала, – рыцарь со щитом «пасти и песок» на груди! Это он! Анн де Вивре! Адам дико взвыл. Дурак безмозглый, глупец! Он еще пожалеет, что пощадил его в Патейском лесу!

Какой-то английский арбалетчик, сраженный залпом из рекибодена, валялся между двух зубцов, забрызганных его мозгом. Адам оттолкнул мертвеца, схватил его оружие, потом не спеша прицелился…

Изидор Ланфан услышал свист и одновременно ощутил толчок, отбросивший его в сухой ров. Он упал навзничь тремя метрами ниже и очутился среди убитых. Какое-то мгновение он был оглушен, потом приподнялся, но тотчас же почувствовал страшную слабость. Болела левая рука. Стрела застряла в ее сгибе. Обильно текла кровь.

Изидор умирал и знал это, поскольку многие на его глазах погибли от такой же раны. Хоть она не бросается в глаза и не кажется опасной, но не щадит никого. Изливающуюся из жил кровь невозможно остановить.

Изидор умирал. Это застигло его совершенно врасплох. У него было столько надежд, столько планов! И вот теперь всего этого не случится. Ни планов, ни будущего. У него почти уже не осталось жизни. Он произнес:

– Я был не готов.

Анн, спустившийся в ров раньше его и уже собиравшийся выбраться наружу, ничего не заметил. Он обернулся и крикнул:

– Ну, где ты там?

Изидор слабо улыбнулся и снял шлем.

– Я бы хотел…

Анн заметил рану и бросился к товарищу.

– Пустяк! Я тебя сейчас…

Изидор прервал его:

– Это смертельно. Время торопит. Послушайте меня… Вы должны послушать…

Анн, как и Изидор, не был готов. Внезапно ход всех его мыслей прервался, жизнь резко сменила направление. Все заслонило собой лицо Изидора, с каждым мигом бледневшее все больше. Бескровные губы приоткрылись.

– Монсеньор, вам следует снова стать Вивре. Род не должен угаснуть. Пообещайте мне. Это необходимо для всех: для вашего прадеда Франсуа, вашего деда Луи, вашего отца Шарля, вашей матери Анны…

– Обещаю, Изидор.

– Не могли бы вы исполнить мое последнее пожелание?

Анн поднял забрало.

– Все, что хочешь. Говори!

– Умирая, я бы хотел видеть Париж.

Анн тотчас же поднял Изидора с земли, взвалил на плечо и побежал к ближайшей лестнице. Он поднялся на гребень вала и сел там. Пушечная пальба не прекратилась, хоть и стала не такой частой. Изредка посвистывали стрелы. Изидор повернулся к своему бывшему воспитаннику.

– Простимся сейчас. Вам нельзя здесь оставаться. Слишком опасно.

Вместо ответа Анн уселся с ним рядом. Сняв шлем, одной рукой он поддерживал своего товарища, а другой показывал на стены, ставшие темно-красными в лучах заката.

– Смотри! Это Париж. Твой Париж.

– Земля обетованная…

Голос Изидора стал далеким.

– Бог дал Моисею обещание довести народ его до Земли обетованной, но самому Моисею не позволил вступить в нее. Лишь перед смертью пророк сумел увидеть ее из страны Моавской. Я – как Моисей. Странно это, однако…

Теперь Изидор произносил слова с великим трудом. Дыхание прерывалось. Он обливался потом.

– Что странно, Изидор?

– Девственница… От имени Бога она обещала мне, что я вновь увижу Париж и вернусь в него… Как могла она… ошибиться?

Анн стиснул зубы, глядя на столицу.

– Она не ошиблась. Ты туда вернешься, клянусь!

Он повернулся к своему товарищу, который вдруг привалился к нему… Все было кончено. Изидор умер.

Умер, как и жил, молчаливо, незаметно, от едва различимой раны. Его лицо в последних отблесках дня стало совсем белым. Этот четверг, праздник Рождества Богородицы, не стал днем взятия Парижа; он стал днем смерти Изидора.

Лодка из Сен-Жермен-де-Пре, перевозившая в ту ночь мертвецов, постоянно сновала туда и обратно между правым и левым берегами Сены. Большую часть убитых отправили на телегах в Ла-Шапель, а некоторых приняли монахи обители Сен-Жермен, пришедшие на поле битвы чуть позже. Изидор Ланфан оказался в их числе.

Анн сидел над телом своего товарища, когда увидел приближающиеся факелы скорбного кортежа. Взвалив на плечи тело Изидора, он присоединился к остальным. Со стороны стен, теперь погруженных во мрак, не последовало никакой реакции. Это было перемирие. Парижане тоже хоронили погибших.

Только очутившись в широкой плоскодонной лодке, пересекавшей реку, Анн по-настоящему осознал случившееся. Момент потрясения миновал, но, подобно ране, которая начинает болеть не сразу, боль необоримо ширилась в душе Анна.

Вместе с Изидором из его жизни исчезло совершенное существо. Да, именно так: совершенное! Изидор Ланфан был сама справедливость, сама умеренность и уравновешенность. Он поневоле заражал этими качествами всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Рядом с ним каждый чувствовал, что становится спокойнее, сильнее, лучше. Как могла прерваться жизнь, достигшая такой степени совершенства? Как Бог мог пресечь существование этого своего безупречного творения?

Анн вздохнул… Не следует богохульствовать, даже мысленно. Никто не совершенен, никто не безупречен, разве что сам Бог, и смерть – удел всякого человека. Но почему – Изидор и почему – сейчас? Почему смерть разлучала их как раз тогда, когда они открывали друг друга? Им еще надо было так много друг другу сказать, так много…

У погребальной лодки на носу и на корме были фонари. В их свете четко вырисовывались силуэты стоявших монахов в капюшонах и у их ног – длинный ряд лежащих тел. Это выглядело трагическим перевертышем ортинской ладьи. Пору любви сменила пора смерти. Анн ошибался, считая, что для него существуют одни только моменты страсти. Нынешние минуты он переживал так же глубоко, как счастье Орты и Мортфонтена. Увы, не только любовь придает вещам подлинную реальность; тем же свойством обладает и смерть. И боль, с которой она неразлучна…

По прибытии на берег прошла короткая церемония в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, располагавшемся не в самом Париже, но за его стенами, хоть и неподалеку. После чего траурное шествие направилось к ближайшему кладбищу – Сен-Пер… Сен-Пер – Святой Отец! Какое другое имя могло лучше подойти тому, кого собирались предать той освященной земле? Разве не был Изидор для Анна наилучшим из отцов?

И более того: Изидор Ланфан был его товарищем по оружию, сердечным другом. Все-таки Анн успел высказать ему это. Но что станет с ним самим, в одночасье потерявшим стольких близких людей? Кто у него остался в этом мире?.. Теодора? Но как раз она-то этому миру не принадлежит. Франсуа де Вивре?.. Разумеется. Анн должен вернуться к прадеду: он даже пообещал это Изидору. Но как? Этого юноша не знал. Он чувствовал себя очень усталым. Все путалось в голове…