Адам уехал вдвоем с Полыхаем. Им предстояло наведаться в тюрьму, где их поджидало другое дело. Сир де Сомбреном пребывал в отличном настроении, что и побудило начальника стражи заговорить с ним по дороге.

– Монсеньор, вы уже подумали, кого вздернуть следующим?

– Честно говоря, нет. А ты кого-нибудь присмотрел?

– Да, монсеньор: Жан-Жана, смотрителя винного погреба.

– У тебя какая-то особая причина?

– Мы с его женой, монсеньор…

Адам удивленно поднял брови.

– Неужели стоит из-за этого вешать? Он хорошо делает свое дело. Я бы предпочел оставить его. Неужели тебя стало сдерживать присутствие мужа?

Полыхай смутился. Ужасный бородач подыскивал слова, смущаясь, словно девушка. Он едва не краснел и, наконец, решился:

– Монсеньор… у нас с ней вроде как любовь. Мы бы хотели пожениться…

Это оказалось так неожиданно, что сир де Сомбреном расхохотался. Он долго не мог остановиться, а когда отдышался, хлопнул своего начальника стражи по спине.

– Будь по-твоему, Полыхай! Получишь и своего висельника, и свадьбу… Можешь взять его хоть сегодня, как только с этим покончим.

Полыхай начал было рассыпаться в благодарностях, но Адам оборвал его. Они вернулись к виселице. Трое детишек по-прежнему молились на коленях, в грязи, под дождем, перед покачивавшимся телом их матери.

Адам окликнул их:

– Громче, негодяи! Я хочу слышать, как вы просите прощения.

Тоненькие, испуганные голоса зазвучали громче.

Полыхай заметил:

– Уж эти-то трое не забудут День мертвых!

Вместо ответа Адам усмехнулся, и вскоре они уже оказались в подвале-тюрьме.

Лилит там не было. Тело Колине плавало на полу застенка в луже крови, все покрытое ранами. Вместо сердца зияла черная дыра. Лицо убитого было искажено ужасной гримасой, широко раскрытые глаза выражали неописуемое страдание.

Сир де Сомбреном взял мертвеца за ноги, начальник стражи – под мышки. Вдвоем они засунули его в оленью шкуру. Затем Полыхай туго перевязал ее и взвалил на плечо. Предвкушение скорого союза с возлюбленной привело его в благодушное настроение: он даже насвистывал, пока делал эту грязную работу. Потом объявил жизнерадостно:

– А теперь на звериный погост!

И исчез со своей ношей…

То, что они с хозяином именовали «звериным погостом», было подвалом казармы, где обитали сам Полыхай и прочие стражники. Там они и закапывали жертвы Лилит, подальше от нескромных взглядов, предварительно завернув трупы в оленьи, медвежьи или кабаньи шкуры. Их число, как и число их собратьев-мучеников в Вороньей башне, постоянно росло.

Адам тем временем достиг господского дома. Его жилище было роскошным, удобным и изысканно обставленным. Кроме парадного зала и покоев оно включало в себя музыкальный зал, где были собраны самые разнообразные инструменты, библиотеку с богато иллюстрированными книгами в дорогих переплетах и даже зал совета, украшенный гербом Бургундии, поскольку Сомбреном, до того как Адам получил его во владение, был зимней охотничьей резиденцией герцогов. В последний зал никто никогда не заходил.

Переодевшись в своих покоях на первом этаже, Адам присоединился к супруге в парадном зале, где для них одних был приготовлен пир.

На стенах просторного, вытянутого в длину зала висело оружие, чередуясь со щитами, «раскроенными на песок и пасти». Зал ярко освещали три большие люстры и факелы в держателях, хотя вечер еще не наступил.

Стол имел форму очень длинной подковы, и возле ее изгиба находились два высоких деревянных кресла, богато украшенных резьбой. Они напоминали королевские троны. В правом уже восседала Лилит, и Адам направился к ней неспешной, торжественной поступью.

Как у него давно повелось, он был облачен в белое, цвет невинности. Его просторное одеяние с непомерной длины прорезными рукавами, ниспадавшими до самого пола, было украшено на груди золотым шитьем, изображавшим слово «любовь» в окружении пронзенных стрелами сердец.

Лилит же, как и всегда в торжественных случаях, нарядилась в красное – цвета дьявола. Ее мужское платье, правда, было не таким просторным, как у ее мужа, и туго стянутым в талии. Подобный наряд был необходим, чтобы щегольнуть необычным украшением, составлявшим гордость Лилит и предмет зависти всех женщин: небольшим гербовым щитком, похожим на рыцарский, который она носила на груди.

Как и сомбреномский герб, он делился надвое по диагонали. Верхняя правая часть была красной, усеянной черными слезами, а нижняя левая – черной с золотыми слезами. Это был ее собственный герб, герб «дамы слез».

Теперь, когда Лилит избавилась от своей дьявольской раскраски и оставила лишь чуть-чуть помады на губах, проступило ее истинное лицо. В ее свежей естественной красоте проглядывало что-то дикое – в чересчур пронзительном взгляде, в белизне острых, жадных зубов. Длинные волосы были убраны в толстые косы на висках и перевиты жемчугом и рубинами.

Когда Адам приблизился к ней, Лилит, как и недавно в темнице, приникла к нему долгим, страстным поцелуем… Отняв, наконец, губы от его рта, дьяволица проворковала:

– На них еще вкус крови. Чувствуешь?

– Да. И умираю от голода!

Сир де Сомбреном занял место рядом со своей супругой и хлопнул в ладоши. Слуги, ждавшие его приказов в буфетной, поторопились принести пиршественные блюда.

Их во множестве расставляли вокруг на подносах, чтобы подать по первому же знаку. Были там кушанья из дичи: кабаньи головы, рагу из лани; жареная птица: павлин, журавль, фазан и цыпленок; рыба: лещ, карп и щука; а еще мясо кита и морской свиньи, лангусты, раки, устрицы… Настал черед сладостей – легких десертов и пирожков, пирожных, печений, тортов, украшенных самым причудливым образом: сахарный замок с апельсиновой водой во рвах, дама верхом на медведе среди гор из мороженого, музыканты, чарующие драконов своей игрой. Запивали все это исключительно «тюремным» вином, обычно подаваемым к герцогскому столу.

Адам набрасывался на еду, как людоед, что было совсем не удивительно, поскольку в последний раз он прикасался к пище лишь два дня назад. В этом он следовал завету своей матери. Храня верность ее языческим обрядам, Адам принуждал себя поститься во все крупные церковные праздники: на Пасху, Рождество, Вознесение, Троицу, на праздник Тела Господня и, как теперь, в День всех святых.

Лилит, тоже язычница, не переняла этот обычай своего мужа. Она понемногу отщипывала от каждого блюда. Время от времени она скармливала содержимое тарелки какой-нибудь из борзых, ожидавших своей доли у ее ног, и забавлялась завистливыми взглядами слуг, которыми те провожала недоступное им лакомство.

Лилит была в самом нежном настроении, как и всякий раз после того, как утоляла свои желания…

Фокусники и акробаты, явившись к пиршеству, принялись забавлять их своими трюками. Особенным успехом пользовались те, что умели извергать из глотки огонь. Адам их просто обожал, поскольку они, по его словам, были истинным олицетворением демона. Он собирал их со всей Бургундии и даже привозил из других краев. Сегодняшние оказались особенно искусными. Сир де Сомбреном заворожено следил за каждым, рукоплеща от всей души. Лилит же смотрела только на своего мужа. Положив ему руку на плечо, она не спускала с него глаз и совершенно забыла о трапезе.

Когда выступление закончилось, Адам бросил огнеглотателям полный кошелек. Те удалились, наперебой рассыпаясь в благодарностях и отвешивая почтительные поклоны.

Адам выглянул в окно и радостно воскликнул:

– «Дьявольский дождь»!

Действительно, снаружи по-прежнему шел дождь, но при этом выглянуло солнце. Такое явление в тех краях и называли «дьявольским дождем». Не выпуская кубка из руки, Адам показал на окно Лилит. Но движение оказалось неловким, и красное сомбреномское вино плеснуло на одно из сердец его белого камзола, как раз против его собственного сердца…

Адам увидел, как Лилит внезапно побледнела.

– Что случилось?

– Мне только что было видение. Текущая кровь. Бойся «дьявольского дождя»! Он прольется в день твоей гибели!