Литмир - Электронная Библиотека

«Началось!» – сказал тогда Родион Мефодиевич.

«На полную железку!» – ответил Афанасий.

– Вот еще был случай, – заговорил Степанов, вглядываясь в Володю своими зоркими холодноватыми глазами. – Через деревушку Рамбла мы проезжали с твоим отцом. Там все жены антифашистов были вместе с детьми и даже с грудными детьми выведены на площадь и в пыли, среди бела дня, насмерть убиты камнями. Они рядом встали, женщины эти, обнялись, а в них булыгами – эдакими…

– Разве ж с этим мыслимо было вполголоса справиться? – спросил он. – Ведь даже мы с Афанасием, не бог весть какие головы ответственные и государственные, поняли – стороной не пройдет, началось, на полную железку дело пошло. И заворачивает оно к тому, что, как они предлагают, не быть двум мирам и двум системам., а быть лишь одной системе, которую им ихние завоеватели на блюде поднесут. Там проверочку они сделали, как, дескать, договорится земной шарик – против нас или нет? Не договорится – подготовимся и начнем, потому что, если там не договорились, то уже нигде и никогда не договориться, а ему, то есть Гитлеру, только и нужно, чтобы никто нигде ни с кем не договорился, тогда он и начнет поодиночке щелкать каждого. Тебе понятно?

– Понятно, – сказал Володя.

– Выпей водки, – посоветовал Родион Мефодиевич, – У меня нынче с возвращением такой день удался веснушчатый – все пью водочку. Удивительно даже, как это много времени прошло, а я ни разу толком и не отоспался.

Он тревожно огляделся вокруг, и все заметили, что он измучен, этот крепкий, словно просоленный морскими ветрами человек, этот всегда спокойный, во всех случаях жизни посмеивающийся, жестко выбритый, мускулистый Степанов – действительно «балтийская слава, ветров альбатросы», как любил пошучивать он, вспоминая нескладные вирши времен гражданской войны.

– Ты не простыл, пап? – тихонько спросила Варя.

Родион Мефодиевич обнял ее одной рукой, крепко прижал к себе, произнес невесело:

– Здоров, дочка, вполне даже здоров, только приустал маленько, да мысли допекают скучные. Вот, например, все нам кажется, что фашизм вроде стороной пройдет, как дожди проходят. А пройти стороной он не может – давно я, еще до Испании, все присматриваюсь, размышляю. Например, для чего воздухоплаватель немецкий некто Гуго Экенер в США пожаловал на своем ДР-3 «фридрихсгафен»? Для морального воздействия на американцев – вот-де какую мы избираем силу. Для чего германский пароход «Бремен» завоевал голубую ленту, и именно в ныо-йоркской гавани, а не в своем порту? Опять же для испуга! И летчики ихние, и боксеры, и кинокартины – везде германская сила, германская победа, германское превосходство, германский кулак. А они в Европе и за океаном всё танцуют, всё пляшут – дурачье… Тельман в тюрьме – это что значит? «Тысячелетняя империя» – это что означает? Германская делегация покинула Женеву – к чему это? Теперь в Лондоне основали «Англо-германское товарищество», распространяют среди англичан гитлеровские идеи, посадили председателем лорда Маунттемпла, а он шишка в британской химической промышленности. Чемберлен – шляпа, либо купленный, либо вовсе болван. Так что, думается мне, шарику земному не на кого больше рассчитывать, как на нас.

– Значит, будет война? – спросила Варвара.

– Быть событиям немалым, – повернувшись к Аглае, говорил Степанов, – и задача наша такова, чтобы народ наш и, в частности, молодежь держать в состоянии мобилизационной готовности. Ты вот, Аглая Петровна, образованием командуешь, учти мои советы. Военкоматам не справиться с этим делом, ежели идейно мы сами нашу молодежь не закалим. Есть еще и легкомыслие у нас, и шапкозакидательство, а я нынче повидал и понюхал – не простая работа нас ожидает. Может, и выпьем за то, чтобы с тем, что я видел, а вы, к вашему счастью, пока не сталкивались, в конечном счете совладать?

– Это с чем же? – спросил, моргая, дед.

– С врагом, дед! – без улыбки ответил Степанов.

– Тогда что ж, как люди, так и я, – произнес дед, стеснявшийся вообще «тешить бесов» при Варваре. И сообщил Аглае: – Ты в чай шиповника подбавляешь? Хорошее дело. И дешевле, и запах – ну чистое сено.

– Чай-то, дед, сеном отдавать не должен, – заметил Родион Мефодиевич. – А что касается дешевизны, то заваривай сено – и вся недолга.

– Сено, сено, – передразнил дед, – секретно, копия на базар. А я тоже вполне свое соображение имею. В Испании ты, Мефодиевич, был, вот где. Страна есть – Испания. Про нее по радио завсегда говорят. И стих даже сложен, Варька его долбит: «Гренадская волость в Испании есть». Нет, скажешь?

И, победно оглядевшись, дед вдруг запел скучным, бабьим голосом:

Кабы знала я, кабы ведала,

Молоденька, чаяла

Свою горьку долю

На счастье замужества…

Ему казалось, что если люди сидят за столом – выпивают и закусывают, то дело хозяина поддерживать веселье и первому начинать песню Но интеллигентная Гуговна постучала своим сухим кулачком в стену, и с пением пришлось покончить.

– Юрка у них ужасно нервный мальчишка, – сказала Варвара. – Профессор Персиянинов его консультирует, он просто понять не может – отчего такой нервный мальчик.

– Профессора тожа! – сказал дед. – Заявится и сразу Егора в задницу целует. Ах, какие вы прекрасные, ах, какие вы мальчишечки! И денег ему отваливают пятьдесят рублей, я еще и не то за полсотни сделаю…

– Ну что ты, дед! – не согласилась Варвара. – Профессор Персиянинов величина, он у вас в институте, правда, Володя?

– Был, но ушел, – сказал Устименко, – и никакая он не величина, а просто его мамаши любят за то, что он всем говорит, будто этот ребенок единственный на свете.

– То есть высококачественный ребенок? – спросил Степанов.

Варя заметила с грустью:

– Такой солидный, всегда шутит, веселый.

А Володя уже точно бы и не слышал, думал о своем. И весь этот длинный и нелегкий вечер он словно бы вдруг куда-то исчезал и потом растерянно спрашивал.

– А? Вы мне?

Родион Мефодиевич пошел их провожать. Варвара с дедом остались мыть посуду. Степанов взглянул па дочь, потом на Володю, но ничего не сказал. Когда они выходили, на лестнице им встретился Борька Губин – красивый, здоровенный, в хорошем пальто нараспашку и в мягкой шляпе.

– Здравствуйте, Варя дома? – спросил Борис почему-то у Володи.

– Дома, – равнодушно ответил Устименко, и Родион Мефодиевич опять на него взглянул.

– Это что за парень? – спросил Степанов.

– А, Губин Борис. Разве вы его не узнали? Он теперь у нас в городе известная личность. Стихи пишет, рецензии в газете, а если с ним идешь по улице, то часто слышишь: вот Губин. Хороший парень и способный. Варвара его очень хвалит, утверждает, что он легкий человек и не мучитель, как некоторые.

– Мучитель, надо понимать, ты?

– Наверное! – вяло ответил Володя.

И пошел вперед, угрюмо задумавшись; глубоко сунув руки в карманы. Аглая и Родион Мефодиевич о чем-то негромко разговаривали сзади.

Некоторые перемены

С этого вечера Степанов почти каждый день приходил к Володе – так тот думал вначале, а потом с грустным изумлением понял, что Родион Мефодиевич ходит вовсе не к нему, а к тетке Аглае. Он подолгу рассказывал ей одной, а она слушала, подперев красивую голову руками и глядя в одну точку – на старенькую настольную лампу под вышитым тряпичным абажуром. Родион Мефодиевич в морском кителе с золотыми нашивками на рукавах, багрово-загорелый, с седеющими висками и темными кустиками-бровями ходил из конца в конец по теткиной комнате и рассказывал, посмеиваясь и ничего не спрашивая. Володя-то знал, как легко и радостно было ей рассказывать. А однажды он впервые в жизни услышал, как Аглая пела не для себя, а для другого человека. Наверное, они не заметили, как хлопнула парадная дверь и как он вошел, а Володя сел на край ванны и заслушался с полотенцем в руках. Аглая пела негромко, но так просто и так открыто, с такой искренностью тихой и душевной беседы, как поют только русские женщины:

Что ж ты, ноченька, так нахмурилась?

55
{"b":"10096","o":1}