– А Евгений вернулся очень важный.

Они поднимались по пологим сходням речной пристани. Дождь все моросил, мутные ручейки текли вдоль дороги. Варя говорила без передышки, Володя взглянул на нее и удивился, раньше она не была такой болтливой. Может быть, что-нибудь случилось.

– Писем оттуда давно не было? – спросил Володя.

– Оттуда? Нет! – сказала она. – Совсем не было, давно не было. Вчерашнюю газету ты читал? Как они форсировали Эбро – это замечательная бригада. Батарея имени Тельмана…

– Что ты так стрекочешь? – спросил Володя.

Она шла отвернувшись от него. Он крепко взял ее за плечо и повернул к себе. Конечно, она ревела.

– Его ранили? – спросил Володя.

– Нет, – твердо сказала Варя. – Твоего папу не ранили, а мой жив.

Он не обратил внимания на эту странную фразу.

– Значит, и реветь нечего! – сказал Володя. – Распустилась ты без меня, вот что…

– Да, – подтвердила Варя. – Нервы развинтились.

– Какие у тебя нервы, девчонка! Даже слушать смешно…

Они пошли пока к Степановым, тетка Аглая должна была только завтра приехать из Тишинского района. Евгений кейфовал на диване, он тоже вернулся с практики. Но настроение у него было подавленное.

– Горю синим огнем! – сказал он, когда Варя вышла. – И посоветоваться не с кем. Просто идиотская история. Понимаешь, она мне, конечно, нравится и как товарищ, и как женщина, но брак дело такое – трэба помозговать. А тут папаша – декан, трепанет языком, и пропал я, мальчишечка…

Володя слушал хмуро.

– В таких делах я не советчик, – сказал он после паузы. – А вообще-то ты, конечно, пакостник.

– А ты святой! Вот погоди, наставит тебе рога моя сестрица с твоей святостью, тогда попрыгаешь. Физиология есть физиология.

Володя хотел было рассердиться, но не смог. «Это как с блондинами и брюнетами, – подумал он. – Не виноват же человек, что он брюнет. Так и Женька – с ним ничего нельзя поделать, с этим оголтелым, тупым эгоизмом, с этой пошлостью, с жизненными истинами, в которые он раз навсегда поверил».

На круглом столике так, чтобы все приходящим было видно, лежали отзывы деятельности т.Степанова Е.Р. как лектора. Володя перелистывал справки разной величины – все с печатями, некоторые на листках, вырванных из ученических тетрадок, другие на каких-то исписанных с обратной стороны бланках, третьи из блокнота. Женины лекции очень хвалили – он читал и о профилактике рака, и о личной гигиене, и об анаэробной инфекции, и о борьбе с рожистым воспалением, и о закаливании детей.

«Оптимистические перспективы, даваемые т. лектором…» – прочитал Володя в одном из отзывов.

– В общем, каждый день по лекции? – спросил Володя.

– А что ты думаешь, и по две бывало. Советский народ, знаешь, как жаждет научного слова? Вымотался я, дорогой мой, как собака.

– Что же ты делал в больнице?

– Ого! – неопределенно произнес Евгений. – И учти еще – занятия с младшим медицинским персоналом, беседы с больными в палатах, другие общественные мероприятия…

– Значит, вроде затейника у них практику отработал!

Удивительно, как Евгений умел не обижаться и все неприятности пропускать мимо ушей!

– Мальчик, мальчик, – сказал он только, – не знаешь ты, свет очей моих, что такое жизнь.

Со двора, весело стуча лапами, прибежал разжиревший на Вариных харчах Шарик; шерсть у него теперь лоснилась, глаза влажно поблескивали.

– Эрнс! – сказала Варя. – Тубо! Умри, Эрнс!

Бывший трехцветный Шарик «умер», потом принес Варину туфлю, потом «дал голос». «Совсем еще девчонка!» – думал Володя, глядя снисходительным, стариковским взглядом на Варвару.

– У-у, мое счастье! – сказала Варя Шарику. – Я тебя съем сейчас! – И действительно укусила Эрнса за ухо.

– Сумасшедший дом! – пожаловался Евгений. Прохаживаясь по комнате и шаркая туфлями, он хвалил профессора Жовтяка. По его словам выходило, что Геннадий Тарасович «добрый старик», «симпатичный старик», «знающий старик», «наш старик». Выходило также, что Володя виноват в нездоровом отношении курса к Жовтяку. Надо уважать возраст, жизненный путь, доброе и отзывчивое сердце старика.

– Ты когда же с ним так сблизился? – спросил Володя.

– А он на даче в Займище жил, – ответил Евгений. – Мы с ним на рыбалку ездили, и вообще как-то сошлись.

– Валяй, валяй! – усмехнулся Володя. – Вы друг другу подходите.

– Глупо!

– Почему же глупо? Вот поглядишь – он тебя выдвигать начнет, Ираидиному папаше неудобно, а Геннадий Тарасович должен на кого-то опираться. Еще Мишку Шервуда потяните за собой, он ведь не чета тебе – умный…

Женька смешно по-заячьи повертел носом и со своей подкупающей искренностью согласился:

– А что? Идея, между прочим! Шервуд – парень способный, даже талантливый, на него Тарасыч вполне может опереться…

Пришел с базара дед Мефодий, стал длинно рассказывать про цены и про то, что хоть тресни – нету телячьей печенки. Моркови – хоть завались, а на кой она дьявол?

– Зайцы мы, что ли, – сердился дед Мефодий. – Вон, полная кошелка, а печеночки ни в одном ларьке, ни на одном возу.

– Дорогой дедушка, – сказал Евгений, – а вот, будучи до революции крестьянином, ты часто кушал мясо? Небось на рождество да на пасху.

Дед смешался.

– То-то, – наставительно произнес Женя. – У нас, разумеется, есть недоработки, особенно в части торговли, но хаять все подчистую – не пройдет. Базарные разговоры – обывательщина, мещанство.

– Так я-то для вас печенку хотел, – сказал Мефодий. – Не для себя. Мне что. Вот Варвара печенку завсегда хорошо кушает.

– Оставь деда в покое, – сказала Варя. – Что к нему прицепился?

И пожаловалась Володе:

– Вернулся вчера и все время всех учит.

Она села рядом с Володей, взяла за руку, заглянула в глаза.

– Понимаешь, – сказала Варя, – сегодня день рождения маминого Додика. Это глупо, но будет обида, если мы не придем. Заранее предупреждены, и так далее, и прочее. Ты должен пойти с нами.

– Да, да, – согласился Евгений добродушно. – Давай отмучаемся вместе. Харчи там всегда так себе, скукота, разумеется, но муттер есть муттер, никуда от этого не денешься. Вымойся, переоденься – и дунем. Все-таки мы молодежь, цветы жизни, надо украсить собой их мещанское общество.

– Чемодан твой в коридоре, у ванной, – сказала Варя.

Женька плотно притворил за Володей дверь.

– Ты ничего ему не скажешь?

– Нет, я не могу.

– Может быть, мне?

– Не суйся. Никто этого не может сказать, кроме папы.

– Но если ты все время станешь реветь…

– А уж это не твоего ума дело!

Евгений пожал плечами.

– Во всяком случае, его нужно держать побольше здесь, – посоветовал он. – На людях всегда легче. Ну, а самый факт – что ж, погибнуть в бою с фашизмом, да еще так, как Афанасий Петрович…

– Замолчи!

Из чемодана Володя достал смену белья, выстиранную и заштопанную еще старухой Дауне, вынул пакет с сургучными печатями, носки, галстук, который так и не привелось повязать ему за все время своей практики, серую, «смерть прачкам», рубашку. И с тоской взглянул на стопочку книг, перевязанных бечевкой. Ни строчки не прочитал он в Черном Яре.

Женька вышел в коридор, увидел пакет, присвистнул:

– Ого! Воображаю, что тут написано. Давай осторожненько вскроем, потом объяснишь, что печати сломались сами. Прочтем, интересно же!

– Положи на место! – велел Володя.

– Здорово ты все-таки провонялся больницей, – сказал Евгений. – И ни одной вещички не приобрел! А я, между прочим, схватил себе в тамошнем сельмаге великолепный отрезик на костюм из под прилавка. Провернул мероприятие – лекцию, конечно бесплатную, тема: «Гигиена брака», подал под острым соусом – и все в полном порядочке. Пятый курс, надо иметь вид…

Володя терпеливо промолчал: он решил больше не вязаться с Евгением. Все равно, словно об стенку горохом…

В ванной Володя побрился, пустил душ и долго наслаждался обрядом мытья, унаследованным от отца. Это отец его научил взбивать пену мочалкой, мыться «малой» и «большой» водой, полоскаться «начерно» и «набело», пробовать чистоту волос «на скрип». Когда-то давно они вместе ходили в баню и мылись там подолгу, охали, парились, пили квас и начинали все сначала. Наверное, и в Испании отец отыскал баню. Какую-нибудь мраморную, с кариатидами и парящими в воздухе розовыми амурами…