На лице Дженкинса появилось выражение скуки.

— Вы, Кэмпбэлл, и вы, Тэйлор, разберитесь в происшедшем. Если арестован однофамилец, то арестуйте и того Лукьяноф, который нам нужен. Допросите всех О'Руркэ, одного за другим. Выясните, почему у этого малыша та же профессия и явно, вопреки здравому смыслу, преувеличен возраст. Если он лжет, выдавая себя за шестидесятипятилетнего, то есть записываясь в мертвецы добровольно, следовательно, он психически нездоров и ему место не у нас, но в домах для такого рода больных, и этим занимаемся не мы, а Департмент Здравоохранения. Если он лжет с преступной целью, следует его наказать согласно законам Соединенных Штатов.

Дженкинс повернулся, чтобы уйти. Вспомнил об арестованных.

— А вы обдумайте свое поведение. Рекомендую вам с самого начала чистосердечно признаться. Таким образом ваша участь будет менее трагической. Вы избежите… — Дженкинс замялся. — Ненужных вам и нам эксцессов.

И Дженкинс направился к выходу, сопровождаемый «бульдогами». Солдаты Тэйлора занялись арестованными. Развели их по камерам. Когда уходил Джабс, Тэйлор поймал на себе его испуганный взгляд. Тэйлор отвел глаза. Что он мог сказать маленькому человеку? Слушая рассуждения Кэмпбэлла, они вместе подымались по лестнице, Тэйлор думал, что первую стычку он не выиграл, но и не проиграл. И еще он чувствовал, что влез в механизмы своей судьбы необдуманно резво и глупо, и неприятные последствия этого только начались.

Дженкинс одиноко поглощал салат, принесенный ему из кантины, где кормились «бульдоги» и армейцы, и запивал салат минеральной водой. Настроение у него было задумчивое. Не бордель с арестованными был тому причиной. Он только что получил соболезнование от Президента Российского Союза Владимира Кузнецова, составленное в таком дружелюбном тоне, что подтекст его мог читаться только как однозначное поощрение и поддержка кандидатуры Дженкинса в Президенты. До истинных чувств большого розового человека, Владимира Джорджевича Кузнецова, Дженкинсу, собственно, не было дела, но агентура донесла, что такое же соболезнование по случаю трагической преждевременной смерти друга русского народа Президента Тома Бакли получил и Том Турнер. Получалось, русские играют на два стола, но на каком столе они ведут серьезную игру, а на каком блефуют, Дженкинс не знал, но хотел бы знать. И это не был праздный риторический вопрос моральной поддержки державы с ядерным оружием того или другого политического лагеря в стране-сопернике. Дело было сложнее. Соединенные Штаты и Российский Союз давно уже взаимопроникли в экономику друг друга, и по сути дела, российский Президент являлся могучим финансовым партнером на внутреннем американском рынке. К тому же в последние десять лет экономика «красных» (их продолжали называть «красными», несмотря на суперрадикальные изменения строя) развивалась, в то время как Соединенные Штаты неуклонно сползали по экономическим показателям в разряд второстепенных государств. Для себя безжалостный, Дженкинс объяснял этот феномен истощением энергии американцев. Важно было знать, на чьей стороне русские. Потому что они могли просто экономически задушить изнутри неугодный им режим неугодного им человека. Сформулировав свою мысль, Дженкинс посуровел. Если бы рядовой американец знал, в какой степени его страна уже несамостоятельна, возможно, знание это вызвало бы огромный патриотический подъем в стране. Неужели русские решили стравить его и Турнера? С какой целью? А что если с простой и примитивной, с той, которой они не смогли достичь в 2007 году с помощью ядерного оружия? То есть они хотят разгромить Соединенные Штаты… Маловероятно, пришел к выводу Дженкинс. Крайне маловероятно. Эти пухлые, жирные русские очень уравновешенны и нормальны. Для такой злой задачи им необходим по меньшей мере отечественный, русский Дженкинс. Он усмехнулся. Налил себе еще минеральной воды. Привычно размешал ее ножом.

Вспомнил вдруг, что ему было противно заниматься арестованными. Грязной работой занимался. Можно было обойтись без этого? Нет, нельзя было обойтись. Он должен был оценить людей, которые в ближайшие недели появятся на всех телеэкранах мира. Они будут выглядеть убедительно. Сын Дункана О'Руркэ — великолепный экземпляр молодого террориста. Он бандит, но это то же самое. Вполне убедителен отец О'Руркэ. Очень убедительна красивая дочь. Что бы они ни говорили, их внешность — внешность решительных людей — будет свидетельствовать против них. Все поверят в их виновность. Их внешность обрекла их на виновность. Черный тоже яростен. Достойные люди — резюмировал Дженкинс. Но в интересах государства ему приходилось приносить в жертву и более достойных людей.

«А я?» — спросил себя Дженкинс. «Непогрешим, аскетичен, лично не заинтересован», — вспомнил он досье на самого себя, однажды обнаруженное им в недрах одной из программ Кэмпбэлла. То, что его личный секретарь собрал на него досье, не тревожило Дженкинса. Обнаруженное досье даже польстило ему. Тщательно проверяя себя, Дженкинс убеждался снова и снова, что только интересы государства и американской нации руководят всеми его действиями. Даже во сне он был верен государству. Проснувшись однажды, он понял, что цитировал во сне Декларацию Независимости! Что касается нации, Дженкинс предпочел бы, чтобы она была более однородной, но нацию не выбирают. «Я непогрешим, аскетичен и лично не заинтересован, — подтвердил сам Дженкинс еще раз диагноз Кэмпбэлла. — И потому имею право принести в жертву этих энергичных людей», — сказал себе Дженкинс. Жаль, что они не работают для Департмента Демографии, заключил он. Путаница с арестованным Лукьяноф, вспомнил Дженкинс. Кэмпбэлл с помощью Тэйлора разберется. Может быть, именно Тэйлор и напутал. Что выглядит малоправдоподобно, так как он сообразительный офицер. Плохо дисциплинированный, точнее, экстравагантно дисциплинированный. Есть сведения, что он несколько раз привозил к себе в дежурную комнату женщин. Однако до сих пор ни одного огреха собственно на службе. Этот Лукьяноф… о нем можно было бы забыть, он всего лишь пытается продлить свою жизнь, в бегах от закона 316, «B» числится полмиллиона человек, Лукьяноф лишь один из них. О Лукьяноф можно было бы забыть, если бы… если бы не его сходство со мной. С Секретарем Департмента Демографии. В сущности, он мой двойник, этот Лукьяноф. Хорошо бы все-таки иметь его в камере Департмента. Предпочтительнее, нежели иметь его на свободе. Двойника могу использовать я. Или, если он попадет в руки к политическим авантюристам, его могут использовать против меня. Чтобы свалить меня… Дженкинс нажал на кнопку вызова. Активатор Кэмпбэлла где-то в глубине здания сработал, и Кэмпбэлл откликнулся:

— Йес, сэр!

— Лейтенант Тэйлор до сих пор еще около вас, Кэмпбэлл?

— Да, сэр, он здесь. Сдает дежурство Де Сантису.

— Будьте добры, Спенсер, пошлите лейтенанта ко мне. Я знаю, что его смена кончилась, но я его долго не задержу.

— Йес, сэр.

«Никто, — подумал Дженкинс, — не ориентировал Кэмпбэлла на это армейское «йес, сэр!», но, кажется, самому Кэмпбэллу нравится так отвечать».

Лейтенант стоял перед Секретарем Департмента навытяжку. Щелкнул каблуками.

— По вашприказанию явился…

— Смотрите на консоль, лейтенант. Вы видите типа в черном костюме. Сейчас я приближу его лицо. — Дженкинс потыкал в кнопки управления, и физиономия Лукьянова растянулась на всю консоль. — Вот тот человек, за которого выдает себя ваш пленный карлик. Прошу обратить внимание на сходство этого Лукьяноф с Секретарем Департмента, с вашим боссом, со мной, Тэйлор.

— Да… — лейтенант замялся, — да… По моему мнению, он не так уж и похож на вас при увеличении, скорее похож по силуэту тела. Худ, высок, строение черепа.

— Вас сбивает с толку его артистическая седая грива. Если убрать гриву, будет разительно похож. Такой человек, Тэйлор, — Дженкинс отвернулся от экрана и поглядел лейтенанту в глаза, — представляет опасность для секьюрити Соединенных Штатов Америки. Очень жаль, что вы не арестовали его, когда брали О'Руркэ. Он должен был находиться с ними.