Окончательно проснулась я на рассвете. Сквозь щель в шторах проникал бледно-серый свет. Я с удивлением поняла, что чувствую себя превосходно. Враг выиграл первый раунд, но я горела желанием вновь выйти на ринг и вступить в бой.

После горячей ванны я окончательно пришла в себя. Одеваясь, размышляла, стоит ли рассказывать Бену о случившемся. Подойдя к окну, я отдёрнула занавески и обнаружила, что не я одна такая ранняя пташка. На ветру колыхалась натянутая бельевая верёвка, где на прищепках трепыхались какие-то маленькие весёленькие прямоугольнички. Простыни для карликов? Носовые платки? Надо бы спуститься и выяснить.

Я вышла из комнаты и остолбенела: мимо, едва не сбив меня с ног, промчался Бен.

– Прочь с дороги! – проорал он.

Пропустив мимо ушей это радушное утреннее приветствие, я кинулась следом.

– Что случилось? Пожар, наводнение? У тебя переполнилась кухонная раковина или…

– Не спрашивай, не говори со мной, даже не приближайся!

Кенгуриными прыжками он пересёк холл, наткнулся на рыцарские доспехи, наградил их яростным пинком и выскочил на улицу. Я старалась не отставать. Бен промчался по мощёному внутреннему дворику и замер перед бельевой верёвкой, натянутой между двумя деревьями. Он издал рёв, исполненный такого первобытного ужаса, что я невольно попятилась. Проследив за его взглядом, я наткнулась на белые лоскутки, которые по недомыслию сначала приняла за постельное бельё маленького народца. Белые прямоугольники, весело трепетавшие на ветру, на самом деле оказались листами обычной машинописной бумаги.

– Моя книга! – запричитал Бен и рухнул на землю. – Под дверь спальни мне подсунули записку. Ты, как главная шутница, наверняка оценишь юмор. В этой гнусной писульке говорилось: «Не думаю, что вы способны написать целомудренную книгу, даже если очень захотите, поэтому ваша рукопись подверглась стирке в горячее воде с отбеливателем».

Враг нанёс удар с обоих флангов. Но, конечно, не всё ещё потеряно. Второй Экземпляр! Спокойно, но твёрдо я обратилась к валяющемуся на земле существу:

– Успокойся, Бен. Если с такой силой сжимать свою шею, можно ненароком самозадушиться. Где ты держишь второй экземпляр?

– Второй экземпляр! – Бен подскочил как ужаленный. – Нет у меня второго экземпляра! Можешь называть это ленью, можешь рассеянностью художника, называй как хочешь! А знаешь, что ещё я, круглый дурак, сделал?

Я попятилась, когда этот дикарь обнажил острые белые зубы.

– Вот только кусать меня не надо! Мне не делали прививки против бешенства.

Эта непринуждённая шутка не произвела ожидаемого успокаивающего действия. Бен продолжал надвигаться на меня. Вцепившись в мою руку, он принялся яростно трясти меня, да так, что через несколько секунд моя голова напоминала маковую коробочку, готовую вот-вот оторваться от стебля.

– Прояви же естественное человеческое любопытство, спроси, как ещё я помогал и содействовал врагу?!

Моя голова продолжала с безумной частотой мотаться из стороны в сторону. Взгляд у Бена был таким мутным, что я засомневалась, видит ли он меня вообще.

– Бумага, которую можно стирать! – он ещё сильнее дёрнул меня. – Мне нравилось, что можно с лёгкостью удалить лишнее слово или корявую строку. Очень удобная штука, эта бумага, её хоть в стиральную машину суй! Стоит чуть дороже, но неоценима для неумелой машинистки. Подлый изверг, что совершил это преступление, сейчас небось надрывается от хохота. Как я мучился над каждым словом – а кто-то взял и попросту выстирал мою рукопись! И всё уничтожил! Ты только взгляни на эти страницы! – он сорвал пару листков с верёвки, так что отскочившая прищепка едва не угодила мне в нос, благо я ловко увернулась. – Девственно чистый! Аж блестит! Сейчас же пойду и напишу восторженное письмо производителям отбеливателя.

Впервые я поняла, насколько мы похожи в своём стремлении покарать других, тогда как винить следует в первую очередь самих себя. Чёрт возьми, злобно думала я, шагая к дому, если ты получала половое воспитание посредством любовных романов, то не сознаёшь, что любовь – это тяжкий и неблагодарный труд. Не то чтобы я была влюблена в Бена, даже теоретически, хотя несомненно испытывала к нему физическое влечение, но это лишь жалкий суррогат высокого и чистого чувства. К тому же тело Бена было столь же недоступно для меня, как и его чудесные блюда, и надо заметить, эта разновидность голода ощущалась куда острее. С недавних пор я начала улавливать признаки этого нездорового чувства и в его глазах, но в данную минуту Бен жаждал только одного – мести.

Наш сегодняшний завтрак подгорел. Джонас, на его счастье, не пришёл. Доркас было поникла, когда я сообщила ей о трагедии, но, шумно высморкавшись в один из своих огромных носовых платков, расправила плечи и взяла себя в руки.

– Мы не должны думать о себе, Элли! – бодро сказала она, включая в розетку кофейник и энергично запихивая хлеб в тостер. – Надо поддержать Бена, если мы хотим усадить его за машинку, прежде чем он окончательно потеряет присутствие духа.

Адресат этого дружеского участия сидел, уткнувшись лицом в стол и раскинув руки. Примерно каждые три минуты он бился в конвульсиях. Его тело сотрясали адские судороги, колени дёргались так, что кофейные чашки, которые Доркас неосторожно водрузила на стол, испуганно подпрыгивали.

– Ответный удар! Мы поразим невидимого врага! – Доркас ловко подхватила тарелку, когда та уже была готова превратиться в летающую разновидность себе подобных. – Следует подойти к делу осмысленно. Составить список подозреваемых, рассортировать их по мотивам и возможностям…

Лежащая на столе голова на мгновение приподнялась, и безрадостная усмешка исказила черты Бена. Голова напомнила мне голову покойного Мерлина Грантэма.

– Что касается последнего, – сказала голова, – то главные подозреваемые – это вы! Никто не хочет сделать признание? Я не стану вас убивать, во всяком случае не сразу.

– Бен! – я тщательно намазывала маслом тост. – Помнишь поговорку, что беда не приходит одна? Так вот, сейчас ты будешь смеяться до упаду. Ты не первый, кто пострадал от врага.

Я в двух словах рассказала Бену и Доркас о конфетах, вызывающих дурноту. Никто не перебил меня. Бен сидел с закрытыми глазами, подперев руками подбородок. Слушал ли он? Или просто сопереживал мне? Покончив с конфетами, я поведала о телефонном звонке.

– Чудовищно! – воскликнула Доркас. – Но в первую очередь надо выяснить, как это можно было осуществить и когда. Проникнуть в дом с конфетами в руках не составляло большого труда, да и риск быть схваченным на месте преступления минимален. Дом большой. А вот возня с рукописью требовала гораздо больше времени.

Попытка раскрыть заговор, похоже, оказала на Бена целебное действие. По крайней мере, взгляд его стал чуть осмысленнее.

– Похоже, листы развесили примерно за час до рассвета, – снова заговорила Доркас. – В кромешной тьме это сделать крайне трудно. Даже свет от фонарика может привлечь внимание.

– Чёрт! – воскликнула я. – Как жаль, что тётушка Сибил не вышла на одну из своих ночных прогулок и не подняла шум.

– Пожалуй, это даже к лучшему, – скорчил рожу Бен, – а то мы и её могли найти повешенной на бельевой верёвке. Мы имеем дело с настоящим безумцем.

– Жестоким, но терпеливым и настойчивым безумцем, – уточнила Доркас, размешивая сахар. – Не могу не отдать ему должное – он обладает прекрасным чувством времени. Этот человек дождался, когда ты, Бен, приступишь ко второй половине книги, а Элли привыкнет к диете.

– По-моему, нанесённые удары имеют в первую очередь психологическое значение, – сказала я. – Коробки конфет явно недостаточно, чтобы я набрала прежний вес. Цель этого мерзкого телефонного звонка – вызвать во мне чувство, что я недостойна быть худой. И знаете, это сработало! Вот ведь я делаю то, чего не делала многие недели, – кладу в кофе сахар, ем один кусок хлеба за другим. Но всё, – я решительно отодвинула тарелку. – Враг допустил громадную ошибку. Если справиться с ним можно только посредством полного воздержания, то я готова.