16 марта 1790 года.

– Вас желает видеть старик-священник.

С такими словами ко мне вчера поздно вечером обратилась Софи. Мне только что удалось наконец уложить спать Луи-Шарля. Как и мне, ему снятся кошмары, и малыш попросту боится засыпать, зная, что его разбудят страшные сновидения.

Последний человек, которого я бы желала сейчас видеть, это какой-то старый священнослужитель. Это наверняка один из тех шарлатанов-прорицателей, которые зачастили к нам, надоедая россказнями о том, что видели лик Девы Марии на бочке с вином или слышали голос Жанны д'Арк, восклицавший: «Спасите мою любимую Францию!»

Вопреки моим опасениям, мужчина, опиравшийся на палку в дверях гостиной, оказался не кем иным, как отцом Кунибертом! Это действительно был сильно постаревший, сгорбленный, ослабевший отец Куниберт. Его некогда густые брови побелели и резко выделялись на испещренном морщинами лице. Когда я бросилась к нему, поцеловала в иссохшую щеку и подвела к камину, то заметила, что глаза у него по-старчески слезятся. Но стоило ему заговорить, я вновь услышала в его голосе неодобрение, а слезы у него на глазах скоро высохли.

– Ради всего святого, скажи, почему ты до сих пор остаешься в этой Богом проклятой стране? – обратился он ко мне после того, как немного отогрелся у огня. – Разве ты не видишь, что сам дьявол и все демоны ада сорвались здесь с цепи?

– Я знаю, отец Куниберт, – ответила я, присаживаясь рядом со стариком, который вопросительно смотрел на меня. – Но Людовик отказывается уехать. Пока, во всяком случае.

– Тогда ты должна уехать без него, одна.

От этих слов сердце замерло у меня в груди. Хотя я никому не призналась бы в этом, такие мысли уже давно приходили мне в голову.

– Ты должна сделать это немедленно. Поедем со мной в Вену. У меня большой экипаж. Я смогу спрятать тебя и детей. Я ни для кого не представляю интереса, я всего лишь старый чужеземный священник с белым воротничком. На границе национальные гвардейцы не обратят на меня никакого внимания. Они позволят мне спокойно проехать мимо, особенно если я начну напыщенно разглагольствовать, потрясать кулаками и посылать на их голову проклятия. Они лишь посмеются и помашут мне вслед руками.

Я вздохнула и понурилась. Внутренний голос горячо нашептывал мне, что надо последовать совету отца Куниберта, чтобы оказаться как можно дальше от безумия и суматохи Тюильри, бесконечных споров с Людовиком, страхов и ночных кошмаров. В глубине души я сознавала, что должна попытаться спастись в карете, возвращавшейся на мою далекую родину, где семья примет меня в свои объятия и защитит. Я очень устала. И отец Куниберт предлагал мне заслуженный отдых.

– Людовик полагает, что в самом скором времени мы будем спасены, – неуверенным и дрожащим голосом сказала я, наконец. – Он хочет подождать.

– И кто же вас спасет? Уж не твой брат Иосиф, во всяком случае. Я приехал сообщить, что Иосиф умер. Это еще никому неизвестно, даже графу Мерси. Я хотел, чтобы ты первой узнала о его смерти.

Я не смогла сдержать слез и, опустив голову, заплакала навзрыд, как ребенок. В камине шипели и трещали поленья, и даже гул голосов в соседней комнате, обычно раздражающе громкий, неожиданно стих.

Иосиф умер! Я знала, конечно, что он серьезно болен, да и Аксель предупреждал меня, что ему недолго осталось. Однако я твердо верила, что Иосиф всегда будет рядом, всегда готов прийти мне на помощь, вот как сейчас, когда я отчаянно нуждалась в нем. Мой несдержанный, раздражительный, опытный, мудрый, смешной и любимый брат мертв!

И кто же стал императором? Разумеется, мой брат Леопольд. Иосиф не оставил после себя детей – законных, во всяком случае. Так что следующий по старшинству мужчина в нашей семье, Леопольд, должен стать его преемником. Уже стал.

Леопольд всегда был каким-то бесцветным, невыразительным, крайне осторожным. Я недолюбливала его и никогда не была с ним близка. Он платил мне тем же – хотя, по определению, должен был заботиться о чести нашей династии. И о том, чтобы предотвратить распространение анархии из Франции на территорию других государств. Вне всякого сомнения, он должен предложить нам свою помощь.

Я подняла голову и вытерла слезы.

– Вы привезли мне послание от Леопольда?

– Нет. Я хочу поговорить о Леопольде, чтобы убедиться, что ты понимаешь всю серьезность сложившегося положения. Откровенно должен сказать тебе, Антония, – его кустистые снежно-белые брови приподнялись, когда он вперил в меня строгий взгляд водянистых голубых глаз, – он не поможет тебе. Он убедил Иосифа, еще когда тот был жив, не посылать тебе на помощь войска и не давать денег. Леопольд колеблется. Такова его натура: раздумывать и ничего не предпринимать.

– Но ведь стоит ему узнать, что нас держат здесь на положении пленников, что наш чудесный дворец разграблен и разрушен, что многих слуг убили у нас на глазах…

– Он прекрасно осведомлен о том, что у вас происходит.

Я впервые осознала тайный смысл, который старый священник вкладывал в свои слова. Он хотел сказать, что семья не придет мне на помощь. Что я не могу рассчитывать на них, если только не покину Францию. Но, быть может, и тогда они не станут мне помогать.

– Есть еще кое-кто, на кого я могу положиться, – после долгого молчания прошептала я. – Граф Ферсен. Он никогда не оставит меня в беде.

Отец Куниберт неодобрительно фыркнул.

– О вашей связи известно всем и каждому. Я советую тебе покаяться и попросить прощения у Господа Бога нашего и твоего супруга. Однако, учитывая сложившиеся обстоятельства, я рад, что нашелся защитник, на которого ты можешь рассчитывать. Я уверен, что если бы граф Ферсен был сейчас здесь, с нами, он посоветовал бы тебе немедленно отправляться со мной в Вену.

– Да, я не сомневаюсь в этом.

– Где он сейчас?

– Он уехал в Испанию, чтобы попытаться убедить короля Карла послать нам денег и свои войска.

– Испания! Иосиф называл ее самым слабым королевством в Европе. Вряд ли Испания сможет помочь тебе.

В эти минуты я чувствовала себя настолько усталой и измученной, что хотелось только одного – забыться долгим сном без сновидений.

– Да, Антония! Тебе выпала нелегкая судьба. Но ты всегда была стойкой и сильной девочкой, лучшей из дочерей Марии-Терезы. И сердце у тебя доброе и верное.

– Я даже не подозревала, что вы так хорошо обо мне думаете, отец Куниберт.

– Не мог же я сказать тебе об этом, правда? В конце концов, я был твоим духовником. Мне надлежало наказывать тебя за грехи, а не хвалить попусту.

– Я по-прежнему делаю записи в дневнике, который вы когда-то заставили меня завести.

Он улыбнулся.

– Я всего лишь хотел, чтобы ты хоть немного поразмышляла над тем, что делаешь. Я знал, что если ты станешь записывать свои грехи, то поневоле задумаешься о них – по крайней мере, на то время, которое потребуется, чтобы очистить перо для новых записей.

Он подался вперед и похлопал меня по руке, потом потянулся за палкой, и я помогла ему подняться на ноги.

– Завтра я намерен повидаться с графом Мерси. А послезавтра возвращаюсь в Вену. Ты можешь передать мне весточку через барона Гулеско, который живет на улице, рю де Матурен. Подумай хорошенько о том, что я сказал, подумай о своих детях. Поезжай со мной в Вену!

Я так и не решила, что делать. Ах, если бы только Людовик согласился уехать с нами!

7 апреля 1790 года.

Мне сообщили, что Национальная Ассамблея не стала наказывать убийцу, который напал на меня. На прошлой неделе ему позволили покинуть страну и вернуться в Италию, а депутаты ни словом не упрекнули его.

Я стараюсь сделать все, что в моих силах, для бедного отца Куниберта, которого арестовали вскоре после того, как он ушел тем вечером из дворца Тюильри, повидавшись со мной. Когда стража, которая арестовала священника, попросила его объяснить причины, по которым он пожелал встретиться со мной, отец Куниберт впал в раздражение и сделал несколько нелицеприятных высказываний в адрес Ассамблеи. Его моментально отправили в тюрьму, и пока что ни мне, ни графу Мерси не удалось добиться его освобождения.