13 апреля 1777 года.

К нам приехал Иосиф! Мы так давно не виделись, что мне не хочется ни на минуту отпускать его от себя. В нем произошли разительные перемены, к которым я до сих пор не могу привыкнуть. Он выглядит совсем взрослым и умудренным опытом, и еще он почти полностью облысел и стал похож на дедушку с портрета, который висит в кабинете матери. Одет он чрезвычайно старомодно, и при этом ему плевать на то, что он носит. С ним прибыл отец Куниберт, которому я стараюсь не попадаться на глаза, чтобы он не вздумал читать мне нотации.

17 апреля 1777 года.

Я солгала отцу Куниберту. Я сказала ему, что больше не веду записи в дневнике и что последний раз я держала его в руках очень давно. А он заявил, что в шелковых платьях и с высокой прической я похожа на вавилонскую шлюху.

– О нет, отец, – с улыбкой поправил его Иосиф. – Вы, должно быть, имели в виду вавилонскую царицу.

– Да ты и сам не прочь поболтать, дорогой братец, – парировала я, отчего Иосиф весело рассмеялся, а в уголках его глаз резче обозначились морщинки. – Пожалуйста, расскажи мне о матушке и об остальных.

Он повиновался и описал многочисленные изменения, произошедшие с тех пор, как я оставила Шенбрунн. Рассказывать ему действительно было о чем, к тому же Иосиф очень любит поговорить. Наконец он затронул тему, которая была особенно близка моему сердцу.

– Как чувствует себя матушка? – поинтересовалась я. – Только скажи мне правду.

Он похлопал меня по руке.

– Наша дорогая матушка стареет. Вот так все просто и одновременно сложно. Она слабеет на глазах. Конечно, ее донимают обычные старческие слабости и немощи, но есть еще кое-что. Страх гложет ее изнутри, и с ним она не может справиться.

– Она страшится мук ада, – вмешался отец Куниберт. – Она грешница.

Не обращая внимания на него, Иосиф продолжал свой рассказ:

– Становясь физически слабее, она страшится выпустить власть из рук. Она полагается на меня все больше и больше, но одновременно и презирает меня за то, что я перенимаю у нее бразды правления. Она боится, что я изменю империю, и она права. Я действительно намерен изменить ее. Несмотря па старомодные взгляды, она очень мудрая и дальновидная женщина. Она предугадывает будущее, и оно пугает ее. Потому что она знает, что когда оно наступит, то ее уже не будет с нами, чтобы предотвратить его приход.

Я не поняла, что Иосиф имел в виду, но уже одного того, что он заговорил об этом со мной, оказалось достаточно, чтобы напугать меня.

– Будущее, ха! – выплюнул отец Куниберт. – Оно все уже панно описано здесь, в Апокалипсисе, последней, третьей книге Нового Завета. У этого мира нет будущего. Здесь все закончится, и очень скоро. Смотрите, все признаки налицо. Черная оспа, моровая язва, войны и слухи о том, что вскоре начнутся другие войны…

– А война в самом деле начнется? – с тревогой перебила я, всматриваясь в лицо брата. – Граф Мерси всегда говорит, что да, будет.

Иосиф взглянул на меня.

– Матушка прислала меня сюда, чтобы помочь сохранить мир. И этот разговор вызван ее тревогой. Она бы приехала сама, если бы могла отлучиться надолго и оставить Вену, чего, к сожалению, в настоящее время не может себе позволить. Позволь мне быть откровенным с тобой, Антония. Я не знаю другого способа высказать свое мнение, кроме как сказать, что твое легкомысленное поведение и неспособность зачать сына приносят намного больший вред, чем ты можешь себе представить. Результатом твоих поступков вполне может стать война.

– Здесь меня называют австрийской шлюхой.

– И еще кое-кем похуже.

– Что еще может быть хуже? – спросила я.

– Вавилонской шлюхой, – ответил отец Куниберт и, шаркая ногами, вышел из комнаты, горестно покачивая головой.

Мы с Иосифом обедали в одиночестве, нашим единственным гостем был доктор Буажильбер. Мы говорили о Людовике.

– У него небольшая деформация крайней плоти, и более ничего, – заявил доктор Иосифу. – Антонии об этом прекрасно известно. Я объяснил ей суть проблемы. Два или три быстрых надреза исправят ее. Но он совершенно не способен терпеть боль. Одного взгляда на мои ножи достаточно, чтобы он лишился чувств.

– Так отчего не позволить ему лишиться чувств, а потом провести операцию?

– Вряд ли я могу сделать это, руководствуясь только собственными желаниями.

– Нет, разумеется, вы не можете так поступить, – внезапно согласился с ним Иосиф, и на лицо его набежала тень задумчивости. – Но что, если такое разрешение дам я – или даже буду настаивать на операции?

– В таком случае, полагаю, у меня не будет другого выхода, кроме как повиноваться.

– А что, – продолжал Иосиф, и вилка его замерла на полпути в воздухе, – если он поранит себя и потеряет сознание, а вы, пока будете накладывать бандаж или вправлять кость, достанете свои ножи и попутно решите нашу маленькую проблему?

– Полагаю, при удачном стечении обстоятельств это вполне можно сделать.

– Доктор, вы охотник?

– Разумеется.

– Тогда почему бы нам не присоединиться к королю, когда он устремится за оленем, или вепрем, или каким-нибудь другим несчастным животным, которое предстоит загнать и убить? Может быть, во время погони с королем случится несчастный случай.

– Только пусть это будет не смертельный несчастный случай, – вмешалась я, встревоженная планами, которые мог вынашивать Иосиф.

– Если он столь же неуклюж на лошади, как и в танцах, то вряд ли сумеет избежать падения.

Это было правдой, Луи часто падал с лошади во время скачки. Однажды он так сильно ударился головой, что оставался без сознания, по крайней мере, час.

– И когда он в следующий раз отправляется на охоту?

– Теперь, когда установилась хорошая погода, он охотится почти каждый день, – сказала я. – А убитых животных привозит мне.

У меня весь шкаф был завален ушами, рогами и вонючими хвостами, которых в течение вот уже нескольких лет отдавал мне супруг в качестве доказательств своего таланта охотника.

– В таком случае, тебе предстоит заполучить еще один трофей, – Иосиф улыбнулся. – Кусочек королевской крайней плоти. Двойная погоня – за охотничьим трофеем и сексуальным удовольствием, а, доктор?

27 апрели 1777 года.

Они сделали свое дело.

Иосиф и доктор Буажильбер присоединились к охотничьей партии и напоили Людовика так, что тот попытался перепрыгнуть через забор и упал. Синяки на ногах и спине причиняли ему ужасную боль, поэтому доктор дал ему сильное снотворное. Король почти не сопротивлялся, когда его положили на крестьянскую телегу, чтобы отвезти во дворец. По дороге им пришлось сделать остановку, чтобы поднять над телегой полотняный тент из-за начавшегося ливня. И под этим самым тентом доктор поспешно произвел необходимые хирургические действия.

Сегодня Людовик все еще страдает от боли и потому отдыхает.

2 мая 1777 года.

Наконец-то.

10 мая 1777 года.

Все изменилось! Отныне я – женщина. И теперь надеюсь скоро стать матерью. Людовик радуется сексу, как ребенок – новой игрушке. Я краснею, когда приходится описывать всякие глупости, которые ужасно нравятся ему. К счастью, я всегда могу посоветоваться с Лулу и Иоландой, а также с мадам Соланж, хотя Иосиф и предостерегал меня, чтобы я не виделась с ней на людях, поскольку от этого предстаю в дурном свете в глазах других людей. Я рассказываю им обо всем, а они смеются и уверяют меня, что мой супруг ведет себя как неопытный новобрачный, кем он на самом деле и является.

Я уверена, что Людовик делает все, чтобы я забеременела, и мы так часто занимаемся сексом, что это неизбежно должно привести к требуемому результату. Софи почти ничего не говорит мне, но я заметила, что в последнее время она улыбается чаще и посматривает на мой живот, когда я одеваюсь. Иосиф тоже много улыбается, и еще он заставил меня пообещать, что когда у меня родится мальчик, то его назовут Луи-Иосифом.