Ещё в те годы под моей короткой пионерской стрижкой зашевелилась непричёсанная мысль: очень уж по-разному откликается милиция, если из магазинчика выкрали несколько бутылок водки или если бандиты забрались в жилую комнату и вынесли оттуда всё, что могли. Оно понятно: то — государственное, это — частное. Тех находят моментально, этих — почти никогда. Росло впечатление, что воровской мир выгоден властям. Он взял на себя роль гестапо. Держит жителей в страхе, а детей этому страху обучает. Как только появляется вольнолюбивая личность, блатной мир набрасывается на неё. Блатные любят рисоваться перед тружениками эдакими удальцами, для которых свобода дороже всего, в действительности, они очень хорошо знают верхнюю границу своей деятельности и никогда не бывают робингудами. Перед высшими чинами они лебезят, как бездомные псы. В наших домах жили два генерала, и ценностей у них было, наверное, больше, чем у всех остальных жильцов, вместе взятых, так залезть к ним в квартиры никогда и не пытались, а их детей хулиганы любезно обходили.

Мне очень горько, что называю воровским отребьем детей тех самых крестьян, о которых безмерно скорблю. Но правда именно такова: разгромленные, расшвырянные крестьяне, если имели гордость, превратились в ангелов и улетели на небо, а те, кто сумел приспособиться, стал именно таким, каким позволила жизнь. Больше того, скажу: крестьяне, оставшиеся в деревне, довольно долго сохраняли свои реликтовые качества — любовь к труду, к Природе, религиозность, порядочность, но власти выбивали их с каждым годом, и сегодняшние молодые "крестьяне", внуки разбитого поколения, наверное, — самый страшный, самый криминальный слой в нашей стране.

Эти мутанты, оборотни восприняли здоровье и силу от своих предков, но прибавили к ним твёрдое отвращение к труду, Природе, Богу и порядочности. Пьянство — самый невинный из их пороков. Порой они неплохо разбираются в технике, хорошо плотничают, но это — мелочь, по сравнению с главным. Попытка земельной реформы вызвала среди них оживление, многие взялись за фермерские хозяйства, но их опять обманули. Остаётся один путь удовлетворить свою молодую жажду жизни. Все бандитские группировки вокруг Москвы состоят из этих с виду симпатичных, модно одетых, крестьянских внуков, в "деле" самых жестоких и циничных. Так мстит за себя своей Родине российское крестьянство.

Самые нелепые, идиотические на первый взгляд постановления по сельскому хозяйству становятся ясными и логичными, если не забывать, что первой их задачей является — не допустить усиления крестьянства, и только второй — кормить страну. Естественно, при такой сложности задач маленько не рассчитали: Сивка-Бурка, в конце концов, откинул копыта. Ищите других желающих, господа.

***

Память. Человек жив, пока он помнит. Помню, как в нашу коммунальную квартирку вошло невидимое НЕЧТО: оно забирало пап. Из наших четверых семей оно уже забрало двоих.

Середина тридцатых. Мои родители сидят на кушетке, отец держит "Комсомольскую правду" (он сам в ней работал) и рассказывает, как сняли Косарева, я сижу у них в ногах, строю и рушу кубики, капризничаю. Тогда отец говорит: "Эх ты: Пушкин в пять лет уже стихи писал!" Мне обидно, что я ещё не пишу стихи, но я люблю отца и хочу быть похожим на него, а не на Пушкина. И я с чистым сердцем спрашиваю: "А ты в пять лет писал стихи?" Они так заржали, что я испугался. А когда успокоились, отец пояснил: "Правильно, малыш, я не только тогда, но и сейчас не пишу, и тебе не советую". Вскоре и мой папа исчез, правда, его не "забрали", а просто он ушёл к другой тёте. Мы остались вдвоём с мамой.

***

Похоже, что Наука с гораздо большим увлечением печёт сверхмощное атомное оружие ("Война — двигатель прогресса!"), чем решает проблемы выживания, не говоря уж о процветании. Видимо, это не в её компетенции, да и оплата не та. Идёт азартная игра: наши потенциальные противники говорят: "Да мы вас нашим оружием можем два раза в порошок стереть!" Тогда наши отвечают: "Хорошо, значит, мы напряжёмся и накачаем столько, что испепелим вас пять раз!"

Вселенная является единым живым организмом, океаном, уравновешенным сплетением магнитных (или гравитационных?) полей. Поэтому, когда мы слышим, что наши технари планируют "покорять Луну", добывать из неё страшной силы энергоносители, мы видим в них таких же разбойников, как викинги, покорявшие Испанию. Энергетический баланс между Луной и Землёй очень хрупок. Если эту энергию выкапывать из недр Луны и переносить на Землю, баланс нарушится и произойдет нечто непоправимое. Но наши хапатели, лишённые чувства гуманизма, об этом думать не желают. Они уже готовят разведку на Марс. Все эти проекты означают гибель Земли. Сам термин "покорять" не принадлежащие нам объекты должен быть зачёркнут. Мы подвели к краху свой родной дом — Землю и теперь пытаемся разглядеть — куда бы залезть, ободрать чужие дома. Такие дела уголовно наказуемы. Гуманизм оказывается не мешающим тормозом, а рулем, помогающим обходить опасности в этом океане энергии, называемом Вселенная. Эпоха гуннов, викингов и конкистадоров закончилась. Опять нас агитируют кого-то покорять. Увольте, я не буду. Хочу сажать деревья здесь. Можете меня расстрелять как врага народа.

Много замечательных чудес можно ждать от технического прогресса, в том числе и локальные переходы на альтернативную энергетику. Но вокруг каждой рационализации быстро нарастает повышенный спрос, прирост дополнительных потреблений, и вскоре они перекрывают прежние потребности. В конце этой лестницы, вероятно — умение пользоваться чистой энергией пустоты, но это грозит, чем-то покруче ядерного взрыва. Кстати, атомные станции это и есть ближайший подход к последней ступени.

***

С концом восьмидесятых кончились блуждания по белу свету. Осел в деревне. Земля, навоз, козы, куры, относительно чистый воздух. Всё почти как у Стерлигова, только масштаб другой. Так мы пережили Перестройку. А путешествовал по окрестным деревням. Первое, что бросалось в глаза — Город повсюду съедает деревню. Сначала появилась железная дорога, потом — шоссейка и поехало-понеслось. А ведь это — самая дальняя и глухая окраина Московской области, граница с Владимирской — Мещёра. Рядом — непролазные болотистые чащобы, где жил Соловей-Разбойник. И всюду рубят лес…

Но иногда, где-то в стороне от дорог, встречались полузаброшенные деревушки, а в них вдруг видишь сказочный дом, весь покрытый резьбой, как привидение. Тронешь рукой — резьба осыпается…

И начал я собирать эти тленные останки былой жизни. И собираю уже пятнадцать лет. Получился музей "Уходящая Мещёра". Понастроил на своём участке несколько легких павильонов. Все они уже переполнены останками Крестьянской России. Оказалось — моя Родина больше нуждается во внимании и заботе, чем все дальние страны. Но, вот что поразительно: во всех странах молодые люди, причём не только художники, с радостью и гордостью показывали мне свою старину — храмы, обломки колонн, торчащие из земли. У нас из местных жителей, в деревнях — нет людей небезразличных к своей старине. Молодые её выбрасывают и сжигают, им надо строить новые дома — бетон, пластики. На свалках попадались иконные оклады, прялки, долблёное корыто из цельного бревна, шириной сантиметров семьдесят, старинные фотографии… В районе у нас наберётся с десяток человек, пытающихся сохранить свою историю, остальным это безразлично. Уже идёт к концу первое, десятилетие третьего тысячелетия…

— Гражданин, куда вы несётесь, вы ж тут немного надоели?!

— Извините у меня тут недоделанные дела: как закончу — сразу уйду!

Старое дерево, дремучие чащобы навевают туманные образы былого. Таких ещё не было в искусстве. Но "технический прогресс" уже лезет во все щели.

СЕГОДНЯ — В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ, ТОЛЬКО ОДНА ИДЕЯ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКОЙ: НАПРАВИТЬ ОСНОВНУЮ МОЩЬ НАУКИ И ТЕХНИКИ НА СПАСЕНИЕ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ ЗЕМЛИ.

Из всех моих рассуждений следует один вывод: "Технический прогресс" нужен только тем, кто делает на нём деньги. Так было во все эпохи, но раньше результатом были локальные войны, теперь — апокалипсис.