– Главное, чтобы ты хотя бы до Константинополя в кости играть не сел, – пробурчал в ответ Жак.

Ужин, данный для друзей в честь отбытия, перерос в шумную пирушку и продолжался до глубокой ночи. Как и предполагал Жак, на проводы стянулись все, кто хоть как-то мог считать себя добрыми знакомыми прославленного рыцаря и его друга. Вино лилось рекой, и съедено было столько, что соседей-аксакалов пришлось срочно мобилизовать на приготовление дополнительных шашлыков. А уж христианских здравиц и недавно вошедших в моду сарацинских «алыверды» за бесплатным угощением прозвучало столько, что если поверить всему сказанному, то выходило, будто древний Тир покидают не простые крестоносцы, а по меньшей мере античные герои, по уходу которых Иерусалимское королевство останется полностью беззащитным перед врагом, а сам город Тир и вовсе немедленно провалится от безысходности в тартарары.

Робер в очередной раз встал, сжимая в руке серебряный кубок, но не успел он открыть рот, как был прерван.

– Сир рыцарь, сир рыцарь! – раздался вдруг немного Дрожащий и в то же время полный решимости голос.

У калитки, не заходя во двор, стоял копейщик, в котором Жак узналy старшину городской стражи. За ним, в свете факелов, переминаясь с ноги на ногу, толпилось не менее полутора десятков вооруженных пехотинцев.

– Вы уж извиняйте великодушно, – обратился старшина к Роберу, – но нас по вашу душу сам бальи послал. Дело, говорит, срочное и не терпит отлагательств. Только он вас не у себя, а во дворце архиепископа ждет. И вас, сир рыцарь, и сержанта Жака.

– Судя по тому, что ты прихватил с собой всю дежурную смену, – спокойно произнес Робер, вставая со своего места и набрасывая плащ, – вам приказано доставить нас даже в случае сопротивления.

В ответ старшина тяжело вздохнул и потупил глаза.

Жак и Робер ехали верхом, то и дело придерживая коней, дабы от них не отстали плетущиеся в хвосте охранники.

– Вы извините нас, господин, – не прекращал ныть старшина, – только приказ нам дали такой – вас к бальи доставить. Вы уж пожалейте нас, монсир. Дети дома ждут, а наш господин на расправу страх как скор.

Нытье продолжалось до тех пор, пока окончательно вышедший из себя Робер не пообещал, что ежели хоть один из этих лягушачьих детей еще раз отворит свой поганый рот, то он, благородный рыцарь, развесит их всех на ближайшем дереве, будь то олива или кипарис.

– В чем там хоть дело, не знаешь? – не выдержал и поинтересовался Жак.

– Да сами не ведаем, господин сержант, – ответил старшина, опасливо косясь на Робера, который всем своим видом демонстрировал, что ему совершенно безразлично, для чего их вызывает, чуть ли не в полночь, бальи. – Жалоба на вас вроде какая-то пришла. Вроде как нужно ответ держать.

– Ну, это все чепуха, – облегченно вздохнул Жак, – мы ведь как крестоносцы находимся под защитой церкви.

В приемном зале, несмотря на позднее время, их ожидало, помимо бальи, человек пять, среди которых, судя по гербам и эмблемам, были лишь слуги императора да тевтонцы.

Бальи, апулиец, с которым Робер по долгу службы был отчасти знаком, до этого расхаживавший по залу, при виде вошедших приятелей сморщился, как от зубной боли, и занял место в высоком богато инкрустированном кресле. Присутствующие расположились от него по правую и левую руку, а старшина копейщиков занял по его знаку оборону на выходе.

– Сир рыцарь и ты, сержант, – с места в карьер начал бальи. При этом в его голосе, нарочито суровом, ощущались неуверенные и даже отчасти извиняющиеся нотки, – на мое имя поступила жалоба от жонглера Рембо из Лангедока, совершающего паломничество, в том, что вчера после вечерни вы оба, угрожая оружием, избили его и ограбили.

– Чушь! – рявкнул в ответ Робер, и усы его встопорщились в неподдельном возмущении. – Это как раз он у нас украл вексель в Акре еще весной, по прибытии в Святую Землю, а мы его изловили и вернули свое! И ради этого нас стоило ночью вызывать?

Бальи оглянулся на одного из присутствующих нобилей, который носил имперские знаки различия. Тот кивнул ему в ответ, словно говоря: «Вот видите, я же предупреждал!»

– Вы можете мне сказать, кому вы подавали жалобу и кто может выступить свидетелем в ваше оправдание? – тяжко вздохнув, словно скрепя сердце соглашаясь с собеседником, спросил бальи.

Робер обескураженно замолчал.

– Говорил я тебе, нужно было подавать прошение, – процедил сквозь зубы Жак.

– Не робей, виллан! – прошептал в ответ Робер. – В крайнем случае, виру уплатим, да и все дела.

– Кроме того, – продолжил бальи, – в Акре вы похитили коня, который принадлежит ордену Храма, таким образом, совершив разбой по отношению к церковному имуществу…

– Бред какой-то! – заорал, брызгая слюной Робер. От такого огульного обвинения он начал терять самообладание. – Ветра мне подарил тамплиер Гийом по решению своего капитула!

– Еще бы! Вы отлично знаете, на кого вам ссылаться! – покачал головой бальи и прищурил глаза, в которых уже не оставалось ни тени сочувствия. – Нужно еще выяснить, откуда вам стало известно, что Гийом де Монферрат, командор Антиохии, погиб со всем своим отрядом в стычке под Дарбсаком еще два месяца назад.

При этих словах нижняя челюсть у Робера слегка отвисла, а со стороны присутствующих должностных лиц раздался осуждающий гул.

– Хорошо, сир, – ответил рыцарь, – обвинения и в самом деле не пустячные. И те, кто подал на нас ложные доносы, должны отвечать по всей строгости законов. Назначьте место и время суда, и мы прибудем на него, дабы оправдаться. Могу ли я идти?

– Нет, – ответил бальи, – это еще не все. Сегодня днем я получил письмо от бальи Иерусалимского королевства Томмазо д'Арчерра. В нем говорится о том, что султан Рума, или Конии, Ала-ад-Дин Кейкубад, жалуется Его Величеству на некоего рыцаря Робура, который во главе отряда оборванцев прибыл на нефе «Акила» к берегам Атталии, напал на мирное селение Мекри, убил и ограбил подданных султана, пленил его любимого племянника, поставленного там эмиром, и потребовал за него выкуп. Обо всем этом свидетельствует перед лицом их Аллаха почтенный раис Ходжа Мустафа. – Бальи завершил чтение и поднял глаза. – Нарушение перемирия является тяжелейшим преступлением, особенно в то время, когда королевство готовится к священной войне. Сеньор Томмазо в гневе. Он считает, что наш государь-император не дозволит баронской вольнице того, что вытворял в свое время с попустительства короля Ги де Лузиньяна рыцарь Рено де Шатильон…

Ошарашенные услышанным, Жак и Робер молчали, не имея ни малейшего понятия, как им реагировать на то, что происходит.

– Ввиду того, что сир Робер, шевалье де Мерлан, а также сержант Жак из Монтелье подозреваются одновременно в нескольких тяжких преступлениях, – объявил бальи на весь зал официальным голосом, – постановляю впредь до суда содержать их под стражей. Исполнение приказа поручается братьям госпиталя Святой Марии Тевтонской. Брат де Барн! Арестуйте этих двоих и препроводите к месту заключения.

Де Барн, как и тогда, на аудиенции у донны Виттории, отдал по-германски несколько коротких команд. Из дверей, раздвигая плечами городскую стражу, появились давешние тевтонские сержанты.

– Господа, прошу вас сдать оружие, – словно извиняясь, произнес де Барн. По всему было видно, насколько ему неприятно исполнять приказ бальи.

– Поберегите в надежном месте, – произнес Робер, одновременно вынимая из ножен меч и кинжал и подавая их тевтонцу, – и коней наших прикажите отогнать на подворье.

– Я сделаю все, что в моих силах, – отозвался де Барн, принимая оружие сначала у рыцаря, а затем у Жака и передавая его одному из сержантов, – а теперь следуйте за мной.

Спуск по бесконечной винтовой лестнице, казалось, не закончится никогда. Идти приходилось по одному, друг за другом, так что разговаривать не было ни малейшей возможности. Лестница была настолько крутой и узкой, что свет факелов, которые несли направляющий и замыкающий слуги, доставал до шагающих в середине процессии приятелей только мечущимися по влажным стенам красно-желтыми отблесками.