Когда пленные растащили груду тел, удалось подсчитать и потери. Выяснилось, что убиты семь матросов, савояр Гуго, три бургера, светский рыцарь и предводитель тамплиеров. Их противникам повезло гораздо меньше. Если не брать в расчет утонувших, которых трудно было разглядеть в воде, покрасневшей от крови, то на палубе лежали ровным счетом пятьдесят три сарацина.

Жизнь на нефе налаживалась. Все, кто принимал участие в бою, отдыхали и перевязывали раны, матросы и путники, во время стычки, по мнению Робера, «отдыхавшие» в трюме, стягивали трупы сарацин на корму, а послушник-бенедиктинец отпевал убитых христиан. Наблюдая за тем, как споро и ухватисто вяжут пленников тамплиерские сержанты, Робер пробурчал, обращаясь к Жаку: «Сразу видно, парни много в жизни воевали! Ишь как ловко живые трофеи окучивают! Примерно так же лихо они и мои маноры в Ретеле отхватили».

Первым в ряду убитых лежал магистр, укрытый под подбородок белым тамплиерским плащом, под которым угадывались контуры меча.

Военный совет, составленный из тамплиера по имени Гийом, Робера, капитана Турстана и десятника тосканцев, постановил отправить в Мекри на лодке двух пленных солдат с посланием, которое эмир, немедля получивший статус «ценного пленника», набросал на пергаменте, любезно предоставленном по такому случаю мэтром Понше.

Ожидая возвращения парламентеров, пленные под охраной арбалетчиков наводили на нефе порядок. Матросы как могли починили парус, вытянули из специального паза, проложенного посредине палубы, запасное кормило и установили его на место сломанного. Вскоре палуба, оттертая от крови пемзой, сияла белизной, а об утренней схватке напоминала только гора сваленных на корме трупов, несколько десятков челноков, взятых на кукан для буксировки, да море, бурлящее вокруг нефа, словно чечевичная похлебка. Казалось, что все рыбы Средиземного моря, прослышав об угощении, собрались сюда на пир.

Незадолго до заката челнок вернулся обратно. Вместе с ним к «Акиле» подошла рыбацкая фелука, из которой поднялся на борт осанистый пожилой мусульманин в большой зеленой чалме. Это был местный старшина – раис. Представился он как Ходжа Мустафа. Мустафа посмотрел на убитых сарацин, горестно покачал головой, а затем выглянул за борт. Глаза раиса округлились в непритворном ужасе. Он поднял руки к лицу, совершил несколько движений, словно умывался воздухом, и произнес длинную напевную молитву. Закончив аллахоугодное дело, раис наконец обратил взор к молодому эмиру и выдал в его сторону гневную тираду. Не нужно было знать тюркский язык, чтобы понять, о чем идет речь: «Говорил же я тебе, великовозрастному балбесу, что франков голыми руками не возьмешь. Так нет, увидел большой корабль, и жадность ослепила. Теперь вот потерял весь отряд, да неизвестно еще, сколько эти многобожники за тебя потребуют! И вообще, что мы скажем султану?» Эмир пытался оправдываться, но делал это без огонька, скорее для сохранения лица.

Тяжело вздохнув и махнув безнадежно рукой – мол, и что ему можно в башку втемяшить? – раис через тамплиера Гийома выяснил, «кто тут главный», и приступил к переговорам.

На палубе появился только что пришедший в себя Тур-стан. Выяснив, что речь идет о выкупе пленников, марсельский мореплаватель вознес благодарственную молитву, уселся на пустой бочонок и начал торговаться. Вскоре голоса Турстана, Мустафы и Гийома полностью перекрыли царящий на палубе галдеж.

– Последний раз я наблюдал подобное на ярмарке в Лионе, – сказал Жак Роберу. – Иудей из Кельна торговал мавританскому купцу из Толедо партию английского сукна от заутрени до заката солнца. Тогда весь город сбежался послушать.

Раис Мустафа, зажатый в клещи Турстаном и тамплиером, держался молодцом. Он то и дело возводил очи горе, цокал языком, отрицательно мотал головой и несколько раз начинал загибать пальцы, при этом кивая то на кучу трупов, сваленных на корме, то за борт. Всякий раз после этого Турстан и Гийом немедленно начинали кричать, показывая пальцами: капитан – на убитых матросов, а тамплиер – на своего командора.

– Ущербу нанесли на десять тысяч! – брызгал слюной седой как лунь марселец.

– И вообще эти земли еще пятнадцать лет назад пожалованы ордену Храма императором Балдуином Константинопольским, – вторил ему Гийом. – Так что вы должны платить виру, как за бунт против законных господ!

Ходжа Мустафа оправдывался, огрызался, приводил какие-то свои доводы, вспоминал Аллаха, Магомета и Коран. При этом он то и дело подходил к пленному эмиру и, изображая на лице полнейшее презрение, дергал того за рукав, словно показывая, что вот, мол, за этого несчастного и полушку вымогать большой грех. Эмир в торге не участвовал, полностью положившись в этом непростом деле на умудренного жизнью раиса. Он стоял, опустив глаза в палубу, и изредка бросал на франков полные ненависти взгляды.

Наблюдающим за торгами казалось, что стороны никогда не достигнут согласия. Но вскоре, неожиданно для всех, Гийом обернулся, отер со лба крупные капли пота и произнес:

– Вроде договорились. Тысяча золотых на выкуп и возмещение ущерба, а восьмерых пленных мы забираем в рабство.

– И пусть увозят своих убитых, – добавил Робер. – Они нам тут ни к чему.

Мустафа выслушал перевод, благодарно кивнул и отдал длинную команду. Из барки выскочили четверо гребцов и приступили к работе. Вскоре цепочка челноков с печальным грузом, влекомая баркой, скрылась за ближайшей скалой.

Ночь прошла без происшествий, а наутро раис лично доставил на борт десять шелковых мешочков, в каждом из которых было по сто динаров, или, как выразился тамплиер Гийом, «сарацинских безантов». После тщательного пересчета эмир, запертый на ночь в одной из кают, был передан с рук на руки своему вызволителю. Почувствовав себя на свободе, сарацин развернулся в сторону Робера и крикнул ему что-то угрожающее, мол: «Ну ничего, мы еще встретимся на узкой дорожке!» Но достопочтенный Ходжа, опасаясь неприятностей, оборвал его речь, толкнув горячего сельджука в спину по направлению к своей барке. Жаку показалось, что, если бы рядом не было лишних глаз, он бы с огромной радостью отвесил родственничку светлейшего султана полноценный отеческий подзатыльник.

После того как сарацины скрылись за мысом, Турстан дал команду к отплытию. Неф покинул залив и, больше не рискуя приближаться к Атталийскому побережью, взял курс в направлении Кипра.

Убедившись, что «Акиле» больше не угрожают ни морская стихия, ни враги, самоназначенный корабельный совет, в который вошли Турстан, десятник тосканцев, тамплиер Гийом и Робер, приступил к честному дележу. Сразу же после начала совещания выяснилось, что представления о «честном дележе» у всех договаривающихся сторон были диаметрально противоположны.

– Предлагаю так! – открыл совет мэтр Турстан. – Восемьсот динаров и всех рабов забираем мы как представители судовладельца. Ведь, пребывая на борту «Акилы», вы находитесь на земле Марселлоса…

– Ишь чего захотел, старый хрыч! – немедленно взвился Гийом. – Да ты, «представитель судовладельца», который, кстати, обязан обеспечивать нашу безопасность до самой Акры, уже сегодня утром стоял бы в колодках на невольничьем рынке в Конии, не будь нас, тамплиеров и этого храброго арденнца. А твои яйца, отхваченные сарацинским лекарем, давно доедали бы собаки!

– Что-то я не совсем понял! – вмешался в разговор десятник тосканцев. – Тут, я смотрю, про наши арбалеты уже все подзабыли? Так мы вам обоим быстро напомним, кто сарацин перестрелял…

Робер, Турстан, Гийом и старшина заговорили одновременно, и на капитанском мостике началась перебранка, по сравнению с которой торговля между Турстаном и Мустафой казалась возней двух карапузов, не поделивших игрушку.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа… – прерывая спор, уже почти перешедший в потасовку, раздался гнусавый голос. На башню забрались послушник-бенедиктинец, Рыцарь Надежды и жонглер Рембо. – По поручению всех достойных пилигримов, – продолжил послушник, – посланы мы сюда, дабы от лица остальных потребовать и свою долю полученного от безбожников золота.