Я внезапно понял, что закончилось затянувшееся и слишком розовое детство с джазом и теннисом и наступила новая пора -- хирургическая, выкрашенная в зеленые цвета, как операционное белье, как длинные пушистые иголки этих огромных деревьев, мерно гудящих над моей головой... Fresh --зеленый... новичек в хирургии.

По дороге я выяснил, что сестричку зовут Соня, что из Костромы и что здесь отсиживает срок ее муж.

-- А что, у остальных м-мужья тоже с-сидят? -- спросил я.

-- У Клавы, -- улыбнулась она, и сразу все вокруг загудело негромко и начало исчезать. Я притянул ее к себе. Она подставила губы и стала деловито, словно собиралась ассистировать, раздергивать молнию на моих штанах... Сунув руку под подол клетчатой юбки, я, вместо привычных трусиков, прикоснулся к жестким пружинистым волоскам на лобке и влажной, набухающей под рукой полуоткрытой щели, куда с наслаждением погрузил пальцы, успев удивленно взглянуть на нее.

-- Я постирала... У меня только пара... с собой... Я совсем забыла, --бормотала она мне в ухо, задыхаясь и переставая возиться с молнией. Мы занимались любовью стоя, а потом я повернул ее лицом к огромному кедру. Она нагнулась и обхватила руками ствол, и ни хищники-комары, ни сводящие с ума запахи, ни несколько бессонных ночей не мешали нам делать это...

Роженица выздоравливала. Я решил отвезти ее в городок. Мы благополучно добрались до роддома, а в больнице меня поджидала толпа больных, и я целыми днями оперировал, выхаживал, перевязывал, все больше входя во вкус жизни земского хирурга...

Перед отъездом меня пригласили в местный отдел здравоохранения -- будут вручать грамоту, подумал я, -- где начальник, бритый наголо, с большими буденовскими усами мужик, соообщил, глядя на сидящую рядом миловидную женщину лет тридцати, что больная, которую я оперировал в леспромхозе, подала на меня в суд.

-- Вы ш-ш-шутите, ребята! -- удивился я.

-- Заявляю вам совершенно серьезно! -- надул щеки начальник, и на его черепе появились капельки росы.

-- Вы убили ее ребенка! -- строго сказала женщина. -- Я главный врач роддома. Эта больная после вашей операции лежала у меня.

Я был потрясен несправедливостью и пошел в атаку:

-- Вы, к-коллега, п-проморгали эту больную. Она не должна б-была рожать в глухом лесу. У этой женщины была п-патология в родах, которая п-привела к разрыву матки и смерти п-плода. Это ваша вторая ошибка: вы не смогли п-поставить п-правильный диагноз и б-бросили ее в лесу. Она должна была умереть от п-перитонита, или эндометрита, или кровотечения еще до моего п-приезда, поскольку п-плод п-просто разлагался в м-матке. Я сделал все, что мог, и даже больше... Увидите, она еще родит, хотя п-правила требовали ампутировать матку. Чтобы вам обоим был п-понятен весь идиотизм вашей п-позиции, д-добавлю, что оперировал ее в нестерильных условиях и шил нестерильным ш-шелком. Рана зажила п-первичным натяжением... П-понимаете, что это з-значит?! А вы з-заставили ее н-написать паскудное п-письмо!

Я кричал, зная, что теперь репутация местных врачей резко пойдет на убыль; чтобы избежать этого, они и наносили упреждающий удар.

На прощание Соня и вторая сестричка пригласили меня в баню к Сивцовым, которых так я никогда и не видел. Был разбавленный спирт, пироги с картошкой и капустой и вареная колбаса. Мы тихо пили и ели, вспоминая маленького зэка и злую гинекологиню из роддома.

-- С-сколько вам здесь еще к-коротать, девки? -- спросил я, прощаясь.

Они сразу поскучнели...

Спустя полгода я получил повестку в суд из того маленького городка. Симпатичная врач-гинеколог не хотела оставлять меня в покое. Мотэлэ, который знал почти все о моих подвигах в Североуральской ссылке, рассвирепел, прочитав повестку, и забрал ее.

Через неделю он позвал меня к себе и сказал:

-- Забудь про эту историю с судом. Та баба-гинеколог -- сука! Тебе надо было простовыебатьее, а ты полез по Кронштадском льду в сабельную атаку... Однако молодец: делал все lege artis. Становишься хирургом, мальчик...

Глава 6. Хирургия: как награда... в наказанье

Через несколько лет Мотэлэ сделал из меня классного хирурга, который любил и умел оперировать нестандартную хирургическую патологию.

-- Яблядьза неделю научу шофера такси оперировать гнойный аппендицит! -- орал Мотеле на очередной кафедеральной конференции. -- Но, чтобы вырастить настоящего хирурга, надобно десять лет. Кроме страстного желания выучиться этому мастерству, должно быть что-то еще в ваших пальцах, мозгах и душах, где должна поселиться вера в собственное хирургическое могущество. Если вы достигли этого, окружающие сразу почувствуют и поймут...

В одно из очередных дежурств, где я был старшим бригады из семи или восьми хирургов, принимавших неотложных больных со всего города, меня пригласили посмотреть беременную в окраинном родильном доме.

В комнате-смотровой, в гинекологическом кресле, полусидела с разведенными ногами очень пьяная сильно побитая женщина лет сорока с огромным животом. Отечные и напряженные срамные губы в синяках и ссадинах туго обхватывали бутылку зеленого стекла из-под "Шампанского". Тоненькая струйка крови находила себе дорогу и сочилась откуда-то снизу из-под бутылки.

-- Беременность 35-37 недель, -- сказала дежурная акушерка. --Сегодня-завтра должна рожать. Эти бабы потеряли всякий стыд... Скорая помощь не смогла удалить бутылку... Я тоже пыталась...

Я осторожно потянул, женщина застонала, но бутылка не поддалась...

-- Д-дайте шприц с новокаином, -- сказал я, и через минуту извлек бутылку. Вслед за бутылкой вытекло почти пол-литра спермы.

-- Значит она переспала с десятком мужиков! Представляете, каким родится ребенок и кем вырастет?! -- Акушерку душила ярость и праведный гнев.

-- А ч-что ребенок? -- спросил я. -- Жив? -- и склонился над огромным животом, вдыхая свежий перегар и пытаясь определить, что она пила.

-- П-похоже, ребеночек умер, -- сказал я, разгибаясь. -- Тоны сердца не выслушиваются... и живот с-странный...

-- Дежурный врач говорила, что с ребенком все в порядке, -- засуетилась акушерка. -- Я сейчас сама выслушаю тоны сердца...

-- Н-не н-надо, -- начал злиться я. -- Не м-может баба, к-которой завтра рожать, д-дрызгать напропалую с мужиками, да еще п-потом заниматься с ними любовью... Даже с-самая никудышняя. П-помните, С-станиславский в таких случаях говорил: "Н-не верю!".

Акушерка в ужасе таращила на меня глаза, а студенты, с которыми я приехал, хихикали, прикрывая рты.

-- П-попробуем вывести мочу.

Сестра принесла стерильный резиновый катетер и лоток.

-- Несите м-металлический катетер. Самый большой и ведро вместо л-лотка!

-- Вводите! -- обратился я к акушерке. -- Н-не осторожничайте так... Это н-не ребенок внутри... Это п-перерастянутый мочевой п-пузырь.

-- Не может быть. Я проработала почти двадцать лет! -- сказала акушерка и ввела катетер.

Моча заполнила ведро в течение нескольких минут. Живот опал и баба начала оживать. Она села в кресле, спустив вниз ноги, и огляделась...

-- Где я, мужик? -- она сразу обратилась ко мне.

-- Это доктор! -- вмешалась акушерка, переходя на мою сторону.

-- Оформляйте историю б-болезни и п-переводите ее к нам. Мне не н-нравится живот.

На следующий день я спросил заведующую гнойной хирургией:

-- Как моя б-больная с зеленой бутылкой во влагалище, к-которую вчера п-перевели из роддома?

-- Наблюдаем! -- строго ответила она, и я больше не стал задавать вопросов.

Через сутки я опять дежурил, а на следующий день улетал в отпуск в Коктебель, где меня поджидали ленинградские приятели-джазмэны.

Поздно вечером, придя на обход в гнойное отделение, я спросил дежурного врача:

-- Где моя б-больная?

С ней все в порядке, Боб! -- ответила она.

-- Мне уже г-говорили, что с ней все в п-порядке. Мне даже говорили, что выслушивали с-сердцебиения п-плода! Д-давайте взглянем... вместе.