Я знал, что Евстигней обречен. Ночью кто-то из дежурных хирургов, введя новокаин, вскрыл мошонку, удалил яички и аккуратно зашил рану.
- Баран даже не заметил этого, - искренне уверял меня утром Пол. - И зачем, вообще, Евстигнею яйца?
- Разве никто не п-помнит, как занимался любовью Гиви после операции? Я долго скандалил. К счастью, Евстигней выжил после отключения искусственного желудочка и благополучно вернулся в виварий. Через полгода я распорядился, чтоб его пустили на прокорм лабораторным собакам, которых стало нечем кормить из-за тотальной грузинской свободы.
Евстигней так развил свой музыкальный слух, слушая магнитофонные записи, звучащие днем и ночью во всех помещениях лаборатории, что начал требовать, чтобы публика учитывала и его музыкальные вкусы. Он заходился в экстазе, мечтательно закрывал глаза, привередливо постукивая копытом, и почти вдвое увеличивал кровоток через соковыжималку, когда лаборантки включали его любимую "Summertime" в исполнении The Modern Jazz Quartet. Пол уверял меня, что музыкальные успехи Евстигнея - результат своевременной экстирпации яичек и настаивал на поголовной кастрации экспериментальных животных прямо на операционном столе, предлагая возложить контроль за этой процедурой на Горелика.
Мы купили несколько свирепых макак-лапундеров в сухумском обезъянем питомнике, чтобы моделировать кровопотерю и возмещать объем циркулирующей крови "кумысом".
Когда привезли обезъян, я попросил Кэтино позвонить Даррел.
- А что ей сказать, батоно БД? - Спросила лаборантка.
- Скажи, я поймал колобуса!
Первый эксперимент был неудачным: обезъяна умерла через сутки после операции. Искусственная кровь отличалась тогда низкой стабильностью и при циркуляции в сосудистом русле агрегировалась в крупные конгломераты, блокирующие кровоток. Мы старались "вытащить" обезъяну, хотя по условиям эксперимента реанимация после введения "кумыса" не планировалась.
Второй макаке повезло больше. Обезъяны стоили нам слишком дорого, чтобы позволить и второй умереть так же бездарно. Эту вторую звали Верико. В течение недели у нее шприцами брали из вены кровь небольшими порциями, чтобы приучить к кровопотере.
Чтобы взять кровь у дикой обезъяны, даже если она сидит в клетке, требовалось не менее получаса: прижать к стенке клетки, вытянуть наружу лапу, ввести в вену катетер. Сопротивляясь, Вера потела, кричала, портила воздух и старалась вонзить большущие зубы в руки лаборантов.
- Верико - просто сука! - Нервно сказал Грегори на второй или третий день мучительных общений с обезъяной.
- Не фамильярничайте! - заметил я. - Не хочу вас обидеть, но этот колобус - ваш п-прямой п-предок.
- А что, называть ее по имени-отчеству? - Не унимался Грэг.
- Это идея, - обрадовался я. - Будем звать ее Верой Павловной.
- Кто это? Ваша знакомая?
- Не грубите, Грэг! Так звали героиню одного из романов Чернышевского, еще до Фрейда научившуюся копаться в своих снах.
- Может быть, чтобы легче брать кровь, вы позволите ввести Вере Павловне промедол, поскольку наша общая родственница?
- П-приматы, как люди, очень быстро привыкают к наркотикам, - сказал я. - Попробуем фентанил. К нему нет привыкания
- Ваша вера в печатное слово, БД, потрясает. А почему воры пытались несколько раз взламать двери операционных и вашего кабинета? Думаете, их интересовала ваша переписка с иностранными фирмами, производящими хирургическое оборудование? Они искали фентанил, как ищут его постоянно некоторые наши собственные лабораторные кадры, в том числе и самые горячо любимые вами.
- Don't judge yourself by what you do, but by the meaning you bring to it, - сказал я. - Вы кончили, Грэг? Спустите воду и введите фентанил.
Через пару дней Вера Павловна или ВП, как называла ее теперь лабораторная публика, стала законченной наркоманкой.
Больше всего Вере Павловне нравился Пол. Она умирала от любви к нему и, казалось, вот-вот запоет "Сулико". Как когда-то осел Гиви поджидал у лифта Горелика, ВП по утрам сидела в кресле за письменным столом Пола, глухо урча от нестерпимого желания поскорее увидеть его. Однако венценосный Пол, болезненно трезвый по утрам, никогда не снисходил до банальных заигрываний с макакой. Он просто не замечал ее, даже когда она влезала на стол, заглядывала ему в глаза и ворошила остатки волос за ушами.
Ближе к вечеру, когда Пол набирал нужную форму, выпив 400-миллилитровый флакон "гравицапы", он спускался из царственных чертогов на лабораторный пол и позволял себе несколько фамильярных похлопываний по жилистому заду ВП, которая от этой ласки впадала в неистовый восторг.
- Рука Пола на ее заду, что поц Федора (так звали третью обезъяну) в ее влагалище, - нагло заявлял Горелик.
ВП благополучно перенесла переливание "кумыса", хотя почти сутки мы думали, что потеряем ее. Через несколько месяцев мы опять взяли ВП в лабораторию, чтобы имплантировать искусственный желудочек. Перестройка набирала силу. Институт перестали финансировать, и содержать обезъян становилось все труднее...
ВП начали готовить к операции. За день или два до этого Пол зашел ко мне в кабинет и, усевшись в кресло, неуверенно предложил:
- Давай жахнем, Боринька. Мне привезли из Еревана бастурму.
- Я не могу сейчас, Пол. П-прости.
- Чуток!
Что-то в его интонации заставило меня согласиться. Бастурма была потрясающей. Острая и твердая, как камень, она, тем не менее, в течение нескольких секунд исчезала во рту, тая на языке.
- Выкладывай! - Сказал я после второй рюмки "гравицапы".
- Видишь ли, Боринька, - туманно начал он. - Я думаю Верико не следует оперировать. Она еще очень слаба.
- Не дури, Пол! - я вяло отмахнулся. - Мы не можем просто так держать ее. Очень дорого. Ты сам знаешь. Нужна отдача. А с желудочком она еще п-послужит... Давай по п-последней. Я с-спешу...
- Я могу взять ее к себе, - упорствовал Пол.
- Куда? - Не понял я. - Домой?! ВП?! Ты спятил, парень. Она перекусает всех и в к-конце к-концов убежит, и надо будет опять звонить в милицию и к пожарным, и платить им, как уже было не раз...
- Это мои проблемы, Боринька. Я заберу Верико домой. Дети будут рады и станут заботиться о ней. Я обещал им, - стал пылить Пол.
- Не могу этого позволить. Колобус стоит больших денег, и мы д-должны...
- Ничего никому мы не должны, - оборвал он меня и отпил прямо из широкого горла "цапы".
- Этот почти колобус заслужил спокойную жизнь, а ты опять тащишь ее в операционную. Возьми овцу...
- Нет, Пол! - Промямлил я, понимая, какую обиду наношу ему.
А как втолковать, что любой мой промах может стать очередным поводом закрытия лаборатории, которая все больше раздражает новую администрацию.
Пол молча встал, взял початый флакон с "гравицапой" и вышел. Через день ВП смоделировали инфаркт, но она вдруг стала загибаться на столе, и тогда я решил сразу подключить соковыжималку. Нам удалось вытянуть обезъяну. Через несколько дней, когда ВП стабилизировалась, Горелик отключил желудочек, оставив соединительные магистрали, подшитые к аорте и левому желудочку, торчать под кожей, обтурировав их специальными антитромбогенными заглушками. Перебинтованная ВП вновь разгуливала по Лаборатории, норовя каждый раз усесться к Полу на стол.
Пол, наконец, решил забрать ее домой вместе с магистралями, и я с трудом уговорил его подождать пару дней. Он согласился и, выходя из кабинета, бросил:
- Будет жаль, если с ней что-нибудь случится за это время, Боринька..
- Не д-дури, п-парень! Тьфу-тьфу-тьфу! Надеюсь, у т-тебя легкая рука...
На следующий день, когда публика копошилась в операционной, готовя оборудование к очередному эксперименту, ВП, спокойно сидевшая в клетке, вдруг подчинившись мощному эндогенному импульсу, стянула наклейку с раны, разгрызла фиксирующие лигатуры и рванула зубами аортальную магистраль. Когда публика подбежала к клетке, ВП лежала в луже ярко-алой артериальной крови...
