— Что с тобой, Талисман? Что тебя печалит?

— Их любовь длится целую вечность — а вот нам не суждено соединиться. Всю жизнь я мечтал помочь Собирателю объединить наш народ. Я думал, нет на свете более великого дела. Но теперь я думаю только о тебе, Зусаи. И знаю: если Собиратель возьмет тебя себе, я не смогу следовать за ним.

— Так не станем же слушать предсказаний, — сказала Зусаи, обнимая его. — И будем вместе.

Ласково, но твердо он освободился из ее рук.

— И этого я не могу. Долг воспрещает. Я попрошу Носта-хана увести тебя отсюда. Завтра же.

— Нет! Я не пойду.

— Если ты взаправду любишь меня, Зусаи, то пойдешь. Мне нужно очистить свои мысли для предстоящей битвы. — Он оставил ее и стал обходить укрепления, глядя, хорошо ли их починили, а после выслал Квинг-чина с тремя воинами в разведку навстречу врагу.

— Не нападай на них, друг, — сказал он Квинг-чину. — Ты нужен мне здесь.

— Я вернусь, — пообещал воин и выехал из форта. Горкай подошел и сказал Талисману:

— Ты должен взять эту женщину себе.

— Так ты слышал? — сердито спросил Талисман.

— Каждое слово, — не смутился Горкай. — Ты должен ее взять.

— А долг? А судьба надиров?

— Ты великий человек, Талисман, — улыбнулся Горкай, — но тут рассудил плохо. Мы все здесь скоро умрем. И если ты женишься на ней, через пару дней она овдовеет. Носта-хан говорит, что может увести ее прочь. Хорошо. Значит, Собиратель женится на твоей вдове. И то, что предсказано, сбудется.

— А если мы победим?

— Если щенок одолеет льва, говоришь ты? Я смотрю на это дело просто, Талисман. Я поклялся следовать за тобой. Если Собиратель нуждается в моей преданности, пусть приходит сюда и сражается вместе с нами! Ночью ты свел вместе Ошикая и Шуль-сен. А посмотри вокруг — тут находятся воины пяти племен. Ты собрал их воедино — и другого Собирателя мне не надо.

— Я не тот, о ком сказано в пророчестве.

— Мне это без разницы. Главное, что ты здесь. Я старше тебя, парень, и наделал в жизни много ошибок. Ты тоже можешь ошибиться сейчас — я говорю о Зусаи. Такую любовь редко встретишь, и ее нельзя упускать. Вот все, что я хотел сказать тебе.

Друсс сидел на стене, глядя, как защитники таскают наверх метательные камни. Теперь у них было около двухсот воинов, в большинстве своем беженцы из Острого Рога. Нуанг Ксуан отправил своих женщин на восток, но некоторые, в том числе и Ниоба, остались. Старый вождь взобрался по разрушенным ступеням к Друссу.

— Хороший нынче денек, воин, — сказал он, отдуваясь.

— Хороший, — согласился Друсс.

— И форт теперь хорош, верно?

— Форт хорош, да ворота в нем старые. Они — самое слабое место.

— Меня как раз там поставили. Талисман приказал. Если ворота проломят, мы должны закрыть их своими телами. Давно уж я не знал такого страха — но это хорошо.

Друсс кивнул.

— Если ворота проломят, старик, я стану рядом с тобой.

— Ха! Вот уж где разгуляемся. Только тебе-то опять придется биться со своими — как ты на это смотришь?

— Они мне не свои, и я за ними не гонялся. Они сами явились ко мне — пусть же их кровь на них и падет.

— Ты суровый человек, Друсс. Наверное, у тебя в роду были надиры.

— Все может быть.

Нуанг увидел внизу своего племянника Менга, окликнул его и спустился. Друсс стал смотреть на запад, на линию холмов. Скоро там покажется враг. Он подумал о Ровене, оставшейся дома, о своих стадах, с которыми проводил день-деньской, о тихих ночах в их просторном доме. «Почему это так, — подумал он, — когда она далеко, меня тянет к ней, а когда мы рядом, мне не терпится уйти куда-нибудь на войну?» Он вернулся мыслями к своему детству, когда они с отцом скитались, убегая от дурной славы, которой покрыл их Бардан-Душегуб. Друсс посмотрел на прислоненного к стене Снагу. Этот страшный топор принадлежал его деду, Бардану. Тогда в Снаге обитал демон, превративший Бардана в безумного убийцу, в мясника. Эти чары затронули и Друсса. «Не потому ли я стал таким, как есть?» — подумал он. Хотя демон давно изгнан, Друсс находился под его злой властью долгие годы, когда искал Ровену.

Друсс не привык копаться в себе, и его настроение омрачилось. Он пришел на готирскую землю не воевать, а участвовать в атлетических играх. А теперь, хотя и не по своей вине, он ждет прихода могущественного войска, и неизвестно, найдет ли целебные камни, которые вернули бы Клаю здоровье.

— Ты что-то сердит, старый конь, — сказал, подойдя к нему, Зибен. Поэт надел бледно-голубую рубашку с пуговицами из полированной кости, начистил свою перевязь, и рукоятки ножей в ножнах так и блестели. Тщательно причесанные светлые волосы скреплял обруч с опалом.

— Как тебе это удается? — удивился Друсс. — Кругом пыльная степь, а ты будто только из бани.

— Приличия следует соблюдать, — с широкой усмешкой ответил Зибен. — Надо же показать этим дикарям, как должны выглядеть просвещенные люди.

— Ты поднимаешь мне настроение, поэт, — как всегда, впрочем.

— Отчего ты так мрачен? Война и смерть в нескольких шагах от нас — по мне, так тебе впору плясать от радости.

— Я думал о Клае. Камней здесь нет, и я не сдержу своего обещания.

— Не будь так уверен, старый конь. У меня есть одна мысль, но не будем пока об этом.

— Ты думаешь, что сможешь найти их?

— Я же сказал — мысль у меня есть. Но теперь еще не время. Знаешь, Носта-хан хотел твоей смерти, и его желание чуть было не сбылось. Ему нельзя доверять, Друсс. И Талисману тоже. Эти камни слишком нужны им самим.

— Тут ты прав. Шаман — подлый негодяй.

— Что это? — воскликнул вдруг Зибен, указывая на холмы. — О небо, это они!

Друсс прищурил глаза. С холма гуськом спускалась шеренга улан в ярких доспехах. На стенах поднялся крик, и воины бросились по местам с луками в руках.

— Кони-то у них мелкие, — проворчал Друсс. — Что за дьявол...

Талисман с Носта-ханом поднялись к нему. Всадники пустили коней вскачь и помчались по равнине, высоко держа копья, на каждом из которых торчала голова.

— Это Лин-цзе! — закричал Талисман. Защитники возликовали, а тридцать всадников перевели коней на рысь и поехали вдоль стен, потрясая своими жуткими трофеями. Один за другим они воткнули копья в землю и въехали в открывшиеся ворота. Лин-цзе соскочил с коня и снял с головы готирский шлем. Воины хлынули со стен, окружив его и других Небесных Всадников.

Лин-цзе запел что-то по-надирски и пустился в пляс, подбадриваемый дикими возгласами воинов. Зибен смотрел на это со стены как завороженный, но слов не понимал.

— О чем он поет? — спросил поэт Носта-хана.

— Рассказывает, как истребил врага и как его воины для этого въехали на небеса.

— На небеса? Что это значит?

— Это значит, что первая победа за нами, — отрезал шаман. — Молчи и не мешай мне слушать.

— Скверный старикашка, — буркнул Зибен, садясь рядом с Друссом.

Рассказ Лин-цзе занял около четверти часа. Под конец воины сгрудились вокруг него и подняли его на плечи. Талисман сидел тихо и ждал. Когда Лин-цзе поставили па землю, он подошел к Талисману и с легким поклоном произнес:

— Твой приказ выполнен. Много улан убито, я забрал их доспехи.

— Похвально, брат мой.

Талисман взошел на стену и обратился по-надирски к собравшимся внизу:

— Видите — их можно побить. Они такие же люди, как все. Мы вкусили их крови и вкусим еще больше. Когда они явятся сюда, чтобы разрушить святилище, мы остановим их. Ибо мы надиры, и наш день уже занимается. Это только начало. То, что случится здесь, войдет в наши предания. Рассказ о наших подвигах домчится на огненных крыльях до каждого надирского племени, до каждого селения и стана, и это приблизит приход Собирателя. Однажды мы придем под стены Гульготира, и город содрогнется, увидев нас. — Талисман медленно поднял правую руку, сжав пальцы в кулак. — Мы надиры! — выкрикнул он, и воины подхватили песнь:

Мы надиры,