Друсс улыбнулся:

— Пища королей, девочка. Да только я не насладился ею как следует. Слишком много мне надо решить, а мозгов-то и не хватает.

— Надо бы вам отдохнуть в женском обществе, — сказала она, гладя теперь его бороду.

Он мягко отвел ее руку.

— Моя женщина осталась далеко, девочка, но она всегда близка моему сердцу. И красива, как ты. Вот вернусь к ней — и отдохну. — Друсс достал из кошелька две серебряные монеты. — Одна за еду, вторая тебе.

— Вы очень добры. Если вдруг передумаете...

— Да нет, не передумаю.

Она ушла, и Друсс вдруг ощутил на щеке холодное дуновение.

Все звуки в трактире умолкли. Друсс заморгал. Девушка застыла как статуя, и ее широкая юбка, колыхавшаяся на ходу, замерла в воздухе. Посетители трактира тоже застыли на своих местах. Друсс посмотрел на очаг — языки огня неподвижно стояли над поленьями, а сверху висел дым. Все свойственные трактиру запахи — жареного мяса, шипящих дров и застарелого пота — исчезли, сменившись тошнотворно-сладким ароматом корицы и горящего сандалового дерева.

Среди застывших гостей показался маленький надир в козьем кожухе — старый, но еще бодрый, с сальными редеющими черными волосами. Он прошел через комнату, сел напротив Друсса и сказал тихим свистящим голосом:

— Привет тебе, воин.

Друсс посмотрел в темные раскосые глаза и прочел там ненависть.

— Твое колдовство должно быть очень сильным, чтобы помешать мне свернуть твою хилую шею.

Старик усмехнулся, показав испорченные, поломанные зубы:

— Я здесь не для того, чтобы причинить тебе зло, воин. Я Носта-хан, шаман племени Волчьей Головы. Ты помог моему молодому другу Талисману, ты сражался рядом с ним.

— И что же из этого?

— Для меня это не пустяк. Мы, надиры, привыкли платить долги.

— Не надо мне никакой платы. Тебе нечего мне предложить.

— Не будь так уверен, воин. Не хочешь ли для начала узнать, что снаружи тебя поджидают двенадцать человек с ножами и дубинками? Они не хотят, чтобы ты дрался с готирским бойцом. Им приказано искалечить тебя по возможности, а в крайнем случае — убить.

— Похоже, все здесь хотят, чтобы я проиграл. Зачем ты предостерег меня? И чтобы я не слышал больше слов о расплате! Я вижу ненависть в твоих глазах.

Шаман, помолчав, произнес со злобой и с сожалением:

— Мой народ нуждается в тебе, воин.

— Нелегко тебе дались эти слова, верно? — холодно улыбнулся Друсс.

— Это так. Но ради моего народа я готов глотать раскаленные уголья, не говоря уже о том, чтобы сказать частицу правды круглоглазому. Твой предок когда-то помог нам. Он ненавидел надиров и все же помог моему деду в великой битве с готирами. Его подвиги приблизили приход Собирателя. Его звали Ангел, но надиры нарекли его Попробуй-Убей.

— Никогда не слыхал о нем.

— Вы, круглоглазые, омерзительны мне! Обзываете нас варварами, а сами не знаете деяний собственных предков. Однако к делу. Моя власть не безгранична, и скоро этот гнусный кабак оживет со всем своим шумом и вонью. Ангел был связан с надирами, Друсс. Связан кровью своей и судьбой. Так же как и ты. Я много раз подвергал свою жизнь опасности, погружаясь в бредовые сны, и каждый раз передо мной всплывало твое лицо. Я не знаю пока, какую роль тебе предстоит сыграть в предстоящих событиях. Быть может, она окажется самой незначительной, хотя вряд ли. Но как бы там ни было, я знаю место, в котором ты должен оказаться. Тебе необходимо отправиться в долину Слёз Шуль-сен. Это пять дней езды на восток. Там находится святилище, посвященное памяти Ошикая, Гонителя Демонов, величайшего из надирских воинов.

— Зачем я должен ехать туда? Тебе, может, это и нужно, но мне-то — нет.

— Позволь мне сказать тебе о Целебных Камнях, воин. Говорят, что нет такой раны, которую они не могли бы исцелить. Кое-кто верит даже, что они способны воскрешать мертвых. А спрятаны они в святилище.

— Но я, как ты видишь, не ранен.

Старик отвел взгляд, и тайная улыбка мелькнула на его морщинистом лице.

— Да, ты не ранен. Но в Гульготире многое может случиться. Ты не забыл о людях, которые тебя поджидают? Помни же, Друсс: пять дней прямо на восток, в долину Слёз Шуль-сен.

В глазах у Друсса помутилось, шум трактира наполнил уши. Зашуршала юбка удаляющейся служанки. От шамана не осталось и следа.

Друсс допил остатки пива и встал. Если верить шаману, на улице его караулят громилы, нанятые, чтобы помешать ему сразиться с Клаем. Он глубоко вздохнул и подошел к длинной стойке на козлах. Хозяин, пузатый и краснолицый, спросил:

— Еще пивка, сударь?

— Нет. — Друсс положил на стойку серебряную монету. — Одолжи мне свою дубинку.

— Какую еще дубинку?

Друсс подался к нему, улыбаясь, как заговорщик:

— Я еще не видал такого трактирщика, дружище, который не держал бы под рукой увесистую дубинку. Я Друсс, дренайский боец, и мне сказали, что снаружи меня караулит целая шайка, чтобы избить и не дать сразиться с Клаем.

— Я на него поставил, — проворчал трактирщик. — Вот что, парень: давай-ка я сведу тебя в пивной погреб. Там есть потайная дверца, и ты уйдешь спокойно.

— Не нужна мне потайная дверца, дай мне свою дубинку.

— Когда-нибудь, парень, ты поймешь, что в драку по возможности лучше не лезть. Нет такого человека, которого нельзя побить. — Хозяин извлек из-под стойки восемнадцатидюймовую палицу из черного металла. — Снаружи она чугунная, внутри свинец. Вернешь, как управишься.

Друсс взвесил дубинку в руке — она была вдвое тяжелее короткого меча. Сунув ее в правый рукав, он вышел из трактира. У входа сшивалось несколько здоровенных парней в лохмотьях, по виду нищих. Справа собрались в кучку остальные. Увидев Друсса, они замерли.

— Ну, ребята, кто первый? — ухмыльнулся он. — Подходи.

— Я, — ответил высокий детина с лохматой бородой. Крепкий и плечистый, он явно не был нищим, несмотря на свой наряд. Друсс подметил, что шея у него белая и чистая, как и руки. Да и нож из вентрийской стали — такие обходятся недешево. — По глазам вижу, что ты боишься, — сказал он, приближаясь. — Чую твой страх.

Друсс стоял, не двигаясь с места, и готир прыгнул вперед, целя ножом ему в плечо. Друсс отразил удар левой рукой, одновременно двинув противника в подбородок. Тот рухнул ничком на мостовую и больше не встал. Друсс вытряхнул дубинку из рукава в ладонь, ринулся на неприятелей, мельтешащих во мраке, и двинул плечом первого, сбив его с ног. Дубинка гвоздила налево и направо, круша врага. Чей-то нож оцарапал Друссу плечо. Друсс сгреб обидчика за рубаху, боднул головой, расквасив нос и скулы, и швырнул на двух его товарищей. Один из них, падая, распорол собственным ножом бок и завопил, второй попятился прочь. Но впереди маячили еще восемь человек, все с острыми клинками. Друсс понимал, что увечьем уже не отделается: он чуял ненависть и жажду крови.

— Ну, дренай, ты мертвец! — крикнул один из надвигающейся на Друсса стаи.

— Держись, Друсс, я иду! — внезапно крикнул кто-то.

Друсс взглянул налево и увидел Клая, возникшего из соседнего переулка. Громадный готир бросился на подмогу, и бандиты, узнав его, пустились наутек. Клай подбежал к Друссу, сказав с широкой усмешкой:

— Бурную, однако, жизнь ты ведешь, дружище.

Что-то сверкнуло в воздухе, и Друсс в один жуткий миг увидел множество вещей: лунный свет на лезвии ножа, метнувшего нож человека с торжеством на грязном лице — и руку Клан, с немыслимым проворством перехватившую клинок в нескольких дюймах от глаза Друсса. Друсс тяжело, медленно перевел дух.

— Не знаю, парень, не знаю — но ты спас мне жизнь, и я этого не забуду.

— Пойдем-ка, приятель, — мне пришла охота поесть. — Клай обнял Друсса за плечи и повернулся к трактиру. В этот самый миг арбалетная стрела с черным оперением, просвистев в воздухе, вонзилась в спину готирского атлета. Клай вскрикнул и повалился на Друсса. Друсс пошатнулся и увидел стрелу, торчащую в спине Клая. Дренай осторожно опустил раненого наземь. Во мраке он увидел двух убегающих прочь человек. Один из них нес арбалет. Догнать бы их — но Друсс не мог бросить раненого Клая.