— Договаривай.

— Выбора нет. Этих башен у них тридцать, государь. Они возьмут стену, и мы не сможем их удержать. Горбен присел на кушетку.

— Как он намерен поджечь их? Не думает ли он, что враг будет стоять и смотреть, как он это делает? Башни очень высоки и построены из мореного дерева. Они сгорят, только если пламя будет полыхать до небес.

— Я понимаю, государь, но Друсс говорит, что наашаниты будут слишком заняты, чтобы думать о башнях. — Бодасен снова откашлялся. — Он собирается ударить в середину лагеря, убить Шабага и прочих военачальников и вообще устроить большую суматоху, чтобы наши тем временем могли подкрасться к башням и поджечь их.

— Сколько человек ему нужно?

— Двести. Он сказал, что уже отобрал их.

— Отобрал? Самолично? Бодасен потупился.

— Он очень... любим солдатами, государь. Он сражается на стене каждый день и хорошо их знает. Они уважают его.

— Офицеров он тоже отобрал?

— Только одного, государь.

— Позволь мне догадаться. Тебя?

— Да, государь.

— И ты согласен возглавить эту... безумную вылазку?

— Согласен, государь.

— Я тебе запрещаю. Можешь сказать Друссу, что я согласен, но офицера ему я выберу сам.

Бодасен хотел было возразить, но придержал язык и попятился к двери.

— Генерал! — окликнул Горбен.

— Да, государь?

— Я доволен тобой. — Горбен, не глядя на Бодасена, вышел на балкон и вдохнул свежий вечерний воздух, пахнущий морем.

Шабаг смотрел, как закат воспламеняет горы. Небо пылало, точно чертоги Гадеса, яркой рыжиной и глубоким пурпуром. Шабага пробрала дрожь. Он никогда не любил закатов. Они говорят о конце, о том, что ничто не вечно, — о смерти еще одного дня.

Осадные башни выстроились угрюмой шеренгой лицом к Капалису — устрашающие великаны, сулящие победу. Шабаг задрал голову, глядя на первую в ряду. Завтра их подтянут к стене, затем рты великанов разверзнутся и мостки упрутся в стену, как твердые языки. Ну а дальнейшее с чем сравнить? Солдаты поднимутся из чрева чудовищ и хлынут на врага — как что? Как дыхание смерти, как пламя, извергаемое драконом? Шабаг ухмыльнулся. Нет, скорее уж как кислота из глотки демона. Да, так будет вернее.

Башни собирались из отдельных частей, доставленных в громадных повозках из Реши на севере. Они стоили двадцать тысяч золотом, и Шабаг до сих пор был сердит на то, что оплачивать их пришлось ему одному. Наашанский император очень уж прижимист.

— Завтра мы возьмем его, господин мой, ведь верно? — сказал один из его адъютантов.

Шабаг, вернувшись к действительности, обернулся к своим офицерам. Под «ним» подразумевался Горбен. Шабаг облизнул свои тонкие губы.

— Он нужен нам живым, — сказал он, стараясь не выказать ненависти, которую питал к Горбену. Напыщенный, самоуверенный юнец! Прихоть судьбы подарила ему трон, по праву принадлежащий Шабагу. У них одни предки, одни славные короли, создавшие империю, что не имеет себе равных в истории. Дед Шабага царствовал — но он пал в бою, оставив после себя только дочерей, и тогда отец Горбена взошел по золотым ступеням и возложил на себя рубиновую корону.

При нем империя впала в застой. Вместо славных походов и завоеваний — постройка дорог, школ и больниц. А к чему все это ведет? Слабым продлевают жизнь, чтобы они плодили новых заморышей, крестьяне учатся грамоте и начинают носиться с мыслями о лучшей жизни. Вопросы, которые вовсе не подобает задавать вслух, открыто обсуждаются на городских площадях: по какому, мол, праву благородное сословие распоряжается нашей жизнью? Разве мы, дескать, не вольные люди? По какому праву? Шабаг нашел бы, что им ответить. По праву крови! По праву стали и огня!

Он с наслаждением вспоминал, как окружил университет в Реше. Эти студенты громко высказывались против войны. Шабаг вызвал их вожака, и тот вышел со свитком в руке вместо меча. Свиток представлял собой труд Паштара Сена, и юноша прочел его вслух красивым, звучным голосом. Спору нет, все эти слова о чести, любви к родине и братстве прекрасны, но когда Паштар Сен писал это, смерды знали свое место, и крестьяне питали почтение к тем, кто выше них. Теперь это все устарело.

Шабаг позволил мальчишке дочитать до конца — аристократу не подобает проявлять неучтивость. А после выпотрошил его, как рыбу. Ох и бросились тогда храбрые школяры наутек! Только бежать им было некуда, и они гибли сотнями, точно черви, кишащие в гнойной ране. Вентрийская империя при старом императоре разлагалась заживо, и единственное средство вернуть ей былое величие — это война. Наашаниты, конечно, возомнят, что победили они, и Шабаг станет вассальным королем. Но ненадолго.

Ненадолго...

— Прошу прощения, мой господин, — сказал офицер. — Из гавани вышел корабль. Он идет на север вдоль побережья, и на борту довольно много народу.

Шабаг выругался.

— Горбен бежал, — объявил он. — Он увидел наших красоток и понял, что победа за нами. — Шабага снедала досада: он с таким предвкушением ожидал завтрашнего дня. Он обратил взгляд к далеким стенам, не покажется ли там герольд, возвещающий о сдаче города? — Я буду у себя в шатре. Когда от них прибудет гонец, разбудите меня.

— Будет исполнено.

С растущим гневом он зашагал через лагерь. Теперь Горбена возьмет в плен какой-нибудь вонючий пират, а чего доброго и убьет. Шабаг взглянул в темнеющее небо.

— Душу бы отдал за то, чтобы увидеть перед собой Горбена! — сказал он.

Шабагу не спалось, и он сожалел о том, что не взял с собой свою рабыню Датиан. Юная, невинная и восхитительно покорная, она усыпила бы его и навеяла ему сладкие сны.

Он встал и зажег две лампы. Из-за бегства Горбена — если ему удастся уйти от корсаров — война затянется, но ненадолго, разве что на несколько месяцев. Капалис завтра будет в руках Шабага, а вслед за Капалисом падет Эктанис. Горбену придется уйти в горы, отдавшись на милость обитающих там диких племен. На то, чтобы его затравить, понадобится время, но не такое уж долгое. Эта охота развлечет их в скучные зимние месяцы.

После падения Капалиса Шабаг вернется в свой дворец в Реше и отдохнет. Он рисовал себе прелести Реши — ее театры, арены, сады. Теперь у озера, должно быть, цветут вишни, роняя лепестки в кристально чистую воду, и воздух наполнен сладким ароматом.

Неужто всего лишь месяц прошел с тех пор, как он сидел у озера с Даришаном, чьи серебристые, заплетенные в косы волосы блестели на солнце?

— Зачем ты носишь эти перчатки, кузен? — спросил Даришан, бросив камушек в воду. Большая золотистая рыба, потревоженная броском, плеснула хвостом и ушла в глубину.

— Так мне нравится, — раздраженно ответил Шабаг. — И я здесь не для того, чтобы обсуждать мой туалет.

— Чего ты злишься? — хмыкнул Даришан. — Мы вот-вот одержим победу.

— Полгода назад ты говорил то же самое.

— И был прав. Это как охота на льва, кузен. Пока он в густых зарослях, преимущество за ним, но когда его выгонишь на открытое место, он рано или поздно теряет силы. Вот и Горбен так — и силы, и золото у него на исходе.

— Но у него остаются три армии.

— В начале войны их было семь. Двумя из них теперь командую я, одной ты, а еще одна разбита наголову. К чему такое уныние, кузен?

— Не могу дождаться конца войны. Тогда я начну перестраивать все заново.

— Ты? Верно, ты хотел сказать «мы»?

— Разумеется, кузен, я просто обмолвился, — поспешно проговорил Шабаг.

Даришан, развалившись на мраморной скамье, поигрывал одной из своих кос. Ему еще нет сорока, а волосы совсем седые, и он вплетает в них золотые и медные нити.

— Не вздумай предать меня, Шабаг, — предостерег Даришан. — Один ты с наашанитами не сладишь.

— Что за нелепая мысль, Даришан. Мы с тобой одной крови и друзья при этом.

Даришан холодно выдержал взгляд Шабага и улыбнулся.

— Да, мы друзья и кузены, — прошептал он. — Хотел бы я знать, где прячется теперь наш кузен и бывший друг Горбен.