С востока тянулись мокрые тучи. Ветер гнал их к истоку Селиткана, вытряхивал дождь. Надо было теперь торопиться, быть готовыми сплыть по большой воде. Не прозевать!
Селиткан задурил, забушевал, словно необъезженный конь, сорвавшийся с аркана. Он расплескался по берегам, взмутил воду, приглушил перекаты. За крутым поворотом, где река в разбеге наскакивала на отвесную стену мыска, не смолкал грозный предупреждающий рев.
Плот готов. Сборы были короткими. Из имущества остались карабин, топор, котелок, берестяной чуман, две кружки да починяльная сумочка. Материал экспедиции разделили на две части. Упаковывая в непромокаемые мешочки снимки, журналы, схемы, они испытывали понятное чувство гордости — все-таки сохранили, все-таки пронесли через огонь, болота, голод и болезни!..
Запасы сушеной рыбы и спички разделили на всех. Каждый должен иметь это на случай аварии. В довершение Виктор Тимофеевич дал каждому по крючку и леске из своих запасов.
Дождь не унимался, Селиткан продолжал прибывать.
Каким неудержимым был он, каким бешенством были полны его попытки вырваться из каменной теснины! Коварная, неумолимая река. Путники понимали, какой опасности они подвергают свою жизнь, но выбора не было, а надежда была.
— Надо оставить о себе след, — сказал Борис.
— Обязательно. Я написал записку, — ответил Харьков.
Он прочитал:
«Настоящим сообщаем: мы, топографическое подразделение Нижне-Амурской экспедиции, в составе старшего топографа Харькова В. Т., географа Брыковой Т., техника Полиенко Б. и рабочего Абельдина Н., были захвачены пожаром на Удских марях. Олени погибли от бескормицы. Проводники по их настоянию были отпущены и ушли в сторону Охотского моря. Мы решили пробираться в Экимчан через тайгу. Больные, изголодавшиеся, еле дошли до Селиткана. Совершенно сознательно и единогласно решили плыть вниз по Селиткану на плоту, понимая, что это рискованно и является грубым нарушением техники безопасности. Тем более, с нами находятся два мешка с ценным материалом. Другого выхода нет. Сдаваться, не предприняв последней попытки, не можем. Подписи: Харьков, Полиенко, Брыкова, Абельдин».
Записка была в двух экземплярах. Один завернули в бересту и прибили ниже затеса на большой ели, на котором крупно написали — «ОСТАНОВИТЕСЬ». Другую записку взяли с собой, вложили в мешок с материалом.
Настали минуты расставания с землей. Только теперь все поняли, как приветлив и как спасителен был для них этот берег. Как хорошо и привычно было тут, на этой «первобытной стоянке».
Оттолкнулись шестами.
На корме за веслом Харьков и Татьяна. Носом управляли Борис и Абельдин.
Селиткан бугрился зеленоватыми валами, нес на своих горбах валежник, лесной хлам, целые деревья. Ниже, у мысов, река курчавилась пегой, пугающей гривой, за которой ничего не было видно.
Плот медленно отвалил от берега, точно не хотел расставаться с ним, не хотел становиться игрушкой бурного Селиткана.
Но вот течение развернуло, подхватило его, как добычу, оплеснуло попутными волнами и бросило с ходу в синеющую муть глухого ущелья, навстречу злобному рокоту переката. Люди напряглись, прикипели к веслам в напряженном ожидании…
Короткие, но толковые уроки плотовождения, которые еще на берегу преподал своим спутникам Харьков, не прошли даром, они удачно проскочили белую гриву первого переката. Промелькнули каменистые мысы. Еще мгновение, и исчезла из глаз навсегда их последняя стоянка с допотопным балаганом, с надписью «ОСТАНОВИТЕСЬ», сделанной на затесе. А впереди, зажатый тисками каменных берегов и тайги, ярился и ревел Селиткан.
Дул попутный ветер.
Река опасно играла, забавлялась плотом — кидала его к берегам, зарывала в пенные волны, подбрасывала над подводными камнями, расшатывая и без того утлое сооружение. Люди не отходили от весел, отбивались, как могли и как научил их Харьков, от буйной реки, внимательно и тревожно сторожа кривуны. Мелькали залитые водой островки, гранитные срезы утесов, протоки. Стремительно менялся пейзаж.
Давно остались позади первые страшные минуты. За ними уже полегче, совсем легко, как в забытьи прошли часы и десятки километров пути. Люди поверили в себя, в надежность плота, в верность и спасительность решения Харькова, окрылились надеждой. Острее стало зрение, ловчее движения, руки слились с веслами.
За кривуном неожиданно показался широкий плес. Река за сливом потеряла ход, разлилась широкой тиховодиной. Ну, как тут не обрадоваться! Руки отвалились от весел, расслабились, на душе потеплело. Теперь можно было отдохнуть, не причаливая к берегу и тем экономя время. Вспомнили про еду.
— Хорошо пронесло. Зря боялись, — говорил Харьков, устраиваясь на подмоете и разжевывая сухую рыбу.
— Рано радоваться, — сказала Татьяна.
— Ты и теперь сомневаешься?
— Не сомневаюсь, боюсь обмануться, привыкнуть к удаче.
И все-таки путники почувствовали облегчение. Синеющая даль, куда катился и нес их полноводный Селиткан, теперь казалась достижимой.
Дождь перестал. В облаках появились прогалины, выглянуло солнце. Темные ели и густые береговые стланики заблестели разноцветными огоньками в бесчисленных капельках влаги. Воздух потеплел, и над таежной синевой, залитой ясным светом, заклубился легкий туман.
За лесом река неожиданно сузилась. Путники издалека услышали ее предупреждающий рев. Все дружно ухватились за весла. Лицо Харькова окаменело от напряжения.
— Слу-ша-а-ай! — крикнул он встревоженно.
Плот подхватило течением. Потемневшая вода врывалась в горловину, набирала скорость и вдруг, споткнувшись о подводные камни, вставала на дыбы, как раненый зверь, и, взметнувшись, падала в глубину на торчащие из рваной пены обломки огромного валуна. Суденышко взлетело на край мутного горба и скользнуло в пустоту. Нос пронесся мимо черной глыбы на расстоянии вытянутой руки, но корму ударило, треснули тальниковые связки. Всех окатило буруном. Плот понесся дальше. Хорошо, что рюкзаки были привязаны к подмосту, а люди сумели удержаться за весла.
Селиткан метался в теснинах, срезал залесенные берега, нес плот с головокружительной быстротой дальше и дальше. Люди неутомимо гребли, силясь подчинить израненное суденышко своей воле.
Уже вечерело. С востока давил сумрак. Просторнее становилось ущелье. Река точно присмирела. Но вот впереди показался обрывистый остров, рассекающий своим изголовьем реку почти пополам.
Все насторожились. Издали трудно было определить, куда сворачивает основное русло. Пока держались середины. Течение становилось быстрее.
— Бери вправо! — скомандовал Харьков.
Действительно, река больше сваливалась вправо.
Боковой поток легко подхватил плот. Но за поворотом Селиткан неожиданно сузился, понесся быстрее. Перед глазами путников, наискосок перегораживая реку, встал завал из подмытых и свалившихся с острова огромных лиственниц. Часть из них корнями еще держалась за остров.
Поток в бешеном разбеге налетал на завал, бушевал над ним, кипел, как на пороге. На быстрине плот вышел из повиновения.
— Ложись! — прогремел голос Харькова.
Сильный толчок снизу. Плот бросило на подводный камень, бревна разъехались, исчезли под навесом, людей и рюкзаки сорвало в воду.
Бориса ударило об лесину. Он повис над потоком, зацепившись телогрейкой за торчащие сучья. Остальных пронесло за завал. Татьяна беспомощно билась в потоке, захлебывалась. Абельдина выбросило на отмель, он видел, как Харьков вытащил Татьяну на берег, а сам снова бросился в воду, река уносила рюкзак с материалами. Виктор Тимофеевич догнал его, и тут поток понес его дальше, за скалу, и он скрылся из глаз.
Татьяна пришла в себя. Возле нее стоял Абельдин.
Мокрые, продрогшие до костей, они побежали искать Бориса, зная, что его не пронесла река.
Кое-как они сняли его с завала. Оставалось найти Виктора Тимофеевича…
С людьми осталось то, что было на них. Ни топора, ни котелка, ни рюкзаков — все отняла река.
