— Таня… — услышала она слабый голос Абельдина, — плохо… ослаб…

Татьяна принесла вареного хариуса, подсела к больному.

— Надо поесть. Болезнь проходит, теперь надо много есть, чтобы окрепнуть. Скоро поплывем по реке к людям.

Абельдин покачал головой.

— Хотел стать табунщиком, а вот попал в тайгу…

— Это ничего. Вернешься еще в свою степь, будешь пасти коней. Но сейчас для этого надо есть, много есть.

— Нет, не могу… не хочу…

Татьяна разогрела уху в кружке, размяла в ней хариуса и снова подсела к Абельдину.

— Ну-ка, открывай рот! — сказала она с шутливой повелительностью и помогла больному поднять голову.

Тот умоляюще смотрел на Татьяну, но медленно разжал челюсти…

Уснул он, обогретый ласковым словом, вниманием, укрепленный горячей ухой, уснул тем спокойным и долгим сном, в котором человек крепнет, возвращается к жизни.

Татьяна просидела всю ночь. Она не захотела будить Бориса и была очень довольна тем, что так поступила.

Над вершинами голых сопок занималась густая красная зорька. На заречных хребтах четко выступили скалы, подбитые снизу текучим туманом. Мрак редел, обнажая сонливый покой земли. Тишина еще обнимала пространство. За валунами ровно шумел и поплескивал Селиткан, листья осины о чем-то заговорщически шептались.

Очарованная чудесным утром, Татьяна неслышно отползла от Абельдина, долго сидела на самом берегу, опустив босые ноги к воде, вдыхая густой лесной воздух, смешанный со свежей речной прохладой.

И вдруг — всплеск рыбы — четкий, звонкий!

Девушка увидела в заливчике недалеко от берега под слоем прозрачной воды табунчик хариусов и стала считать, и сбилась со счета. Ее охватил азарт. Она оглянулась. Все спали. Подобралась к удилищу и уползла выше по течению.

Примостившись между камнями у первой заводи, она долго махала удилищем, поражаясь невнимательности хариусов. Но вот какое-то случайное движение рук, удилище вздрогнуло, мушка ожила, запрыгала и тотчас была схвачена крупной рыбой. Татьяна дернула изо всех сил, но хариус рванулся вниз по струе, удилище согнулось, леска жалобно запела, готовая лопнуть.

— Скорее, сюда! — крикнула она.

На берегу появился Харьков. Он помог вытащить рыбу. И вот она в руках у Татьяны — скользкая, упругая, холодная.

— Поймала, сама поймала! Первый раз в жизни!

— Вот и плохо, — сказал Виктор Тимофеевич, — надо было научиться этому дома, до тайги…

— Мелочью считали, несущественным…

— В жизни нет мелочей. Без этого копеечного крючка, да не знай повадок хариуса, загинули бы мы тут. Понимаешь? Интегралом и сопроматом рыбу не возьмешь… Смотри, как надо обманывать хариусов.

Виктор Тимофеевич забросил приманку далеко за камень, натянул леску, мушка заиграла.

— Запомни, приманку надо вести по поверхности воды на струе.

Снова всплеск, рывок. Выхваченный из залива хариус взлетел высоко и, описав дугу, упал на гальку рядом с водой. Татьяна бросилась к нему, забыв про больные ноги.

Виктор Тимофеевич вырезал еще одно удилище, привязал леску с мушкой, Начали рыбачить вместе…

День занимался прохладный. Уже зарделись макушки высоких елей. Таял безмятежный туман.

Странное чувство породила в душе Виктора Тимофеевича эта рыбалка. Он был рад, что голод отступил, люди отвлекались от мрачных мыслей. Но он видел перед собой все тот же непокорный Селиткан, затаившийся у скал, у наносников в злобном ожидании жертвы. Каким заклятием, какими дарами укротить хищный норов реки?! Но плыть придется, и плыть только по Селиткану. Как? При одном только взгляде на эту реку становилось не по себе — верная гибель!

Отряд решил несколько дней передохнуть, пока не окрепнет Абельдин. Работы хватало всем. Надо было заняться починкой одежды, привести в порядок обувь, насушить рыбы, — могли пойти дожди, река замутнеет, и хариусы перестанут кидаться на мушку. Надо было постепенно готовить для плота лес, ронжи, шесты, весла. И тут выяснилось, что никто из путников не знает, как сушить рыбу, тесать весла, что такое ронжи и из какого леса их делать. Все эти «мелочи» легли на плечи Харькова. Кроме всего прочего оказалось, что его спутники не умеют плавать, а степняк Абельдин воды боится панически.

Сделали небольшой балаган, накрыли его корьем. Полог порезали на латки. Над костром устроили сушилку для рыбы. Натаскали запас дров, соорудили заслон от ветра. И табор с днями стал похож на стоянку первобытного человека.

Селиткан, убаюканный теплом, млел от безводья, припадая к каменистому дну, все еще злился, ворчал. И чем больше обнажались валуны, тем недоступнее становилась река.

И вот тогда и пришла Харькову новая спасительная мысль — а что если дождаться ненастья? Вода прибудет, накроет шиверы, мелкие пороги, валуны, и тогда… Да, если вода поднимется, есть шанс проскочить. Есть! Наверняка проскочат! Нет, не зря он свернул к Селиткану, не напрасно притащил сюда спутников. В лагерь Харьков вернулся радостно возбужденным.

Ему поверили и на этот раз. Люди видели, как он сиял, как он загорелся, говоря о новой возможности, словно свершилось чудо и смертельная опасность отступила от них.

Лагерь ожил.

Тот, кто когда-нибудь стоял рядом со смертью, кто знает, что такое обреченность, поймет радость этих людей. В эту ночь впервые за все двадцать с лишним дней пути на стоянке долго не смолкал громкий говор.

Уснули спокойными за завтрашний день.

Только Виктор Тимофеевич бодрствовал. Он лежал у костра, следя за язычками пламени, перепрыгивающими по уголькам.

Восторг прошел, надо было спокойно одному разобраться, действительно ли все обстоит так, как показалось вначале, и нет ли в этом решении скрытой роковой ошибки?

Ему виделся Селиткан в полноводье, в бешеном разбеге, срывающий островки, своенравно меняющий русло, катящий камни, несущий вырванные деревья…

Плот будет для него игрушкой. И опять пришли тягостные сомнения. Нет, решения своего он не изменит. Он был рад, что людей удалось обнадежить, и сделает все для укрепления этой надежды.

Над резным краем тайги занималось утро. Крошечная пеночка будила своей немудреной песенкой огромный старый лес. Ранний гость — ворон — не замедлил явиться. Он по-хозяйски облетел стоянку, хрипло прокричал, уселся в ожидании на вершину старой ели.

— Не к добру эта чертова птица. Патрона жалко, а то ты у меня покаркал бы тут! — досадовал Харьков.

Ворон наведывался каждый день, терпеливо ждал, когда уберутся со стоянки люди…

Седьмой день отряд отсиживается на берегу притаившегося Селиткана. Люди отдохнули, посвежели. Поджили раны на ногах, но ходить толком еще никто не мог. Ждали дождя. Надеялись на реку. Верили Виктору Тимофеевичу.

Абельдин быстро поправлялся. Начал ползать. На пятый день впервые приподнялся на ноги, стал передвигаться, цепляясь за ветки, опираясь на валуны. Учился ходить, как ребенок.

Двенадцатого сентября приступили к постройке плота.

Виктор Тимофеевич давно присмотрел в береговом ельнике сухие деревья. Их срубили, раскряжевали, подкатили к реке. Долго и тщательно связывали тальниковыми корнями и прутьями, закрепляли с концов весла. На этом примитивном суденышке наших далеких предков они отправятся в последний переход, поплывут с надеждой, что река вынесет их к людям, спасет.

Дождь не заставил себя долго ждать.

Буквально на следующий день после постройки плота, поздно вечером, когда лиловая мгла окутала землю, где-то за темным краем леса, над угрюмыми гольцами прошла молчком дождевая тучка. Прошла она, покропила землю, дохнула влажной прохладой в глубь тайги и сползла за горизонт, как бы не желая омрачать покой широкого звездного небосвода.

А под утро Селиткан зашумел сильнее, вздулся мутной водою, оказывается, тучка-то не прошла бесследно.

Харьков встал до рассвета. Долго ходил по берегу, взмахивая удилищем, но рыба не брала. Он впервые вернулся в лагерь без добычи.