И пальцы разжались. Бухгалтер упал в кресло.

Аполлошка глянул, самому страшно. Сидит бухгалтер в кресле. Усы зеленые и борода зеленая. Верно, в харю угодил. По пиджаку зеленые реки...

В окно да в сад! Аполлошка перескочил палисадник и в горы. Как волк, как дед Варфоломей.

До вечера сидел в неприступных камнях. «Папану теперь на глаза не показывайся», – резонно рассудил он. Ночью с отчаяния забрался в проходивший грузовой поезд. И поезд увез его неведомо куда. Наутро проснулся, вылез в Свердловске. Город большой, беспризорных целый табун. Решил тут и остаться. «Прощай, папан и маманя!» – махнул грязной рукой, утирая слезы. Так какой-то дурацкий пакет направил человеческую судьбу.

Поступил Аполлошка сначала к сапожнику, дело знакомое, но скоро не понравилось, бросил. Продавал газеты, воровал яблоки у торговок, носил пассажирам багаж. Стал бы беспризорным, но неожиданный случай опять направил его по другому, еще худшему пути. Однажды полуголодный, как всегда, он тащил к вокзалу чемодан двум иностранцам. Удивившись силе двенадцатилетнего мальчика, они щедро дали на чай и спросили, откуда он, где родители. Аполлошка струсил, соврал, что круглый сирота.

Иностранцы что-то оживились, заговорили по-своему, потом предложили взять его с собой в качестве слуги. Через день Аполлошка, остриженный, вымытый, в курточке со светлыми пуговицами, катил в купе международного вагона с двумя англичанами, не понимая, за коим чертом он им нужен.

Житье важнецкое! Купе шикарного вагона – не то, что грузовой поезд. Такой дорогой куртки, как на нем, никто в их заводе не носил. Кормят и поят, выбирай, что хочешь. Только ни на одной станции не выпускают и заказали строго-настрого, чтобы не рассказывал никому, кто он и где наняли. Странно еще, что почти на каждой большой станции, чаще ночью, приходили к ним в купе гости, запирались, говорили что-то по-своему и передавали какие-то таинственные свертки. Разговор был все время о деньгах и расчетах. Однажды зашел русский гость. Аполлошка лежал на верхней полке и, притворясь спящим, навострил уши. Из того, что услыхал, понял, что это тайные скупщики платины, а то и просто воровская шайка, живут их главные во Владивостоке. Гость проехал несколько перегонов. Он рассказывал, что «место пришлось переменить». И «багаж перевезен в пещеры...»

С этого времени разонравилось Аполлошке привольное житье. Завезут его во Владивосток и сделают вором! И решил он бежать.

А экспресс тем временем катил да катил и долетел до половины Сибири. Тут представился ему удобный случай. В Новосибирске во время беседы с гостем не хватило сигар, и Аполлошку первый раз за всю дорогу послали в буфет. Зажав червонец в руке и чувствуя на себе подозрительный взгляд, Аполлошка понесся в буфет. План давно уже созрел в нем, и он не стал откладывать. Захлопнув за собой буфетные двери, он через другие выскочил на платформу, и – айда по путям. Набежал на длинный поезд. «Сесть в него? Куда он пойдет?» Пока он думал, поезд пошел. Аполлошка на ходу вскочил. Сторожа сзади кричат: «Слезай!» Спереди красноармеец в двери не пускает. Одурел Аполлошка, а поезд все скорей да скорей. Теперь уж не соскочишь! Испугался. Раз! – солдату в брюхо головой. Часовой отскочил на площадку, с разбегу Аполлошка влетел в вагон, сбил кого-то с ног и сам шлепнулся. Ох, и поднялась брань! Да что за бешеный ворвался в солдатскую теплушку? Да кто? Да как? Да вышвырнуть его вон на ходу!

Аполлошка заревел. Рассказал, что бежал от воров, показал червонец. Отлегло солдатское сердце, пожалели парня. Договорились, что спрячут его на лавке под шинелями.

Когда доехали до Красноярска, солдаты так полюбились Аполлошке и он им, что расставались чуть не со слезами. А один тамбовец подозвал его к себе.

– Слушай, хлопче, – говорит, – у тебя денег хватит, бери билет до Иркутска, а там уж доедешь до Баргузина, живет там мой дядя, старик. Примет он тебя и устроит куда-нибудь, а то пропадешь ты, безотцовщина. Вот тебе письмо к нему и катись колбасой.

Взял Аполлошка письмо. Адрес: «Бурят-Монгольская Республика, гор. Баргузин, Степану Антипычу Попрядухину».

Через несколько дней, действительно, докатил Аполлошка до Попрядухина. С ним очутился на Байкале.

Стоял жаркий июньский день. С Байкала дул сильный ветер, несший с собой аромат лесной травы, рыбы. Волны с тихим плеском набегали на прибрежные камни.

Скалистое побережье было пустынно. Тунгус вел профессора и ребят с гордым видом хозяина, показывающего свои владения. Направо вдали белели снежные вершины, «гольцы» горного хребта. Снег лежит здесь до половины июля. В высоких и крутых скалах темнели ущелья. Главный кряж величественно поднимался к северу.

Профессор сказал, что высшей своей точки, тысячи метров, он достигает в северной части, где почти отвесно спускается в море. Весь полуостров в длину около тридцати и в ширину около пятнадцати километров; с восточным берегом Байкала он соединяется узким намывным перешейком, на север от которого находится Чивыркуйский залив и на юг – Баргузинский. Вообще говоря, это одно из самых малоисследованных мест на земном шаре, так как ничто не привлекало сюда ни охотника, ни рыбака-промышленника. Рек, настолько крупных, чтобы в них могла входить рыба, нет, дичи нет, бухты недостаточно удобны для рыбной ловли и малы. На полуострове обитают только немногие тунгусы-звероловы.

Действительно, местность была дика и совершенно безжизненна. Песок, мрачные скалы, да и на тех не росло ни деревца, ни травки, ни лишая.

– Да здесь совершенно нет растительности! – вскричал один из вузовцев, Федька, на обязанности которого лежало составление гербария.

– Дело вот в чем! – профессор указал на усеявшее весь берег гуано бакланов и чаек. – Их здесь тысячи. Вы видите, скалы точно выбелены пометом. Гуано этих птиц настолько едко, что ни одна травка, ни одно деревце не переносят этого удобрения.

Тунгус добавил, что бакланы склевывают нераспустившиеся почки деревьев, поэтому они и не растут.

– Но где в этой пустыне находит пищу такая масса птиц?

Профессор с улыбкой посмотрел на море.

– А рыба? Здесь проходят бесчисленные стада омулей – главное питание бакланов. Птицы на Байкале – все рыболовы. Смотрите, как раз они охотятся!

Действительно, бакланы стаями кружились над водой. Иногда они кидались в волны, ударами острого клюва убивали рыбу.

– Они удивительно ныряют!

Тошка Хорьков, вузовец-зоолог, последил по часам за одним бакланом. Исчезнув под водой, птица вынырнула через десять минут.

– Тут им не только не хватает пищи, но даже излишек. Они не могут с ним справиться, несмотря на то, что прожорливы необыкновенно.

– Баклан ест до седьмой, – засмеялся тунгус.

– Как до седьмой?

– Когда он съедает седьмую, первая у него уже выбрасывается.

Действительно, гуано представляло часто полупереваренную рыбу. Испражнения бакланов поэтому служили пищей для водившихся на полуострове диких собак.

Набродившись вдоль берега, путешественники направились к скалам главного хребта.

Первое, что их поразило, был какой-то серо-зеленый слой масла, покрывающий скалы.

– Имуша, имуша, – бормотал тунгус.

– А! Это горное масло, – догадался Федька, – не то селитра, не то нефть[7].

Тунгус пояснил, что осенью, во время дождей, в пещерах оно течет из камней. Волнами прибивает к берегу целые куски его, которые собираются в громадные кучи.

– Я читал, что оно покрывает иногда большие пространства, – заметил профессор. – Похожее на смолу – байкеринит, а плотное – это байкерит.

– Его можно собирать, сколько хочешь, – подтвердил тунгус.

Старик вспомнил, что байкеринитом рабочие золотых приисков лечатся от ревматизма, растирая тело. Называют там его «горный воск».

– А солнце хоть и байкальское, а припекает. Куда-нибудь бы в тень, – предложил Федька.