Только я, в отличие от Зямы, предпочитаю количеству партнеров качество отношений. То есть из множества мужчин выбираю одного, любимого.

«Или двух-трех! – тут же съехидничал мой внутренний голос. – Наиболее любимых!»

Я живо цыкнула на него и успокаивающе сказала расстроенной Трошкиной:

– Примерно восемь женщин в месяц – это не астрономическое число. Самый захудалый турецкий султан далеко опережает Зяму по данному показателю.

– Никогда не поеду в Турцию! – сурово шмыгнув носом, заявила на это Алка.

– Это, конечно, большая потеря для султанов! – хмыкнула я.

Трошкиной хватило юмора оценить шутку, она тоже захихикала, и в такси мы погрузились со смешками, которые сильно диссонировали с нашим траурным шмотьем. Водитель всю дорогу посматривал на странноватых пассажирок с недоумением и, видимо, гадал, кто же мы такие – помешавшиеся от горя безутешные вдовушки или беззаботные девушки-готты.

Вечеринка, на которую мы прибыли, производила столь же смутное впечатление. Портал ночного клуба сиял неоном, у входа сверкали огнями обвитые новогодними гирляндами пальмы и увешанные ювелирными украшениями красотки, вполне сопоставимые по росту с пальмами. Девицы выглядели так вульгарно, что я в своем классическом маленьком черном платье, которое еще минуту назад казалось мне слишком маленьким для данного конкретного случая, почувствовала себя воплощением безупречного вкуса. Траурный наряд Трошкиной смотрелся не столь элегантно, но зато абсолютно точно соответствовал канонам жанра. Дядька с черной повязкой на рукаве, до нашего появления с немым укором взиравший на разряженных девок, при виде стопроцентно трагической фигуры Трошкиной просветлел челом и встретил нас, как родных. Как родню покойной Машеньки, я хочу сказать.

– Сочувствую! Примите мои глубокие и искренние соболезнования, – зашептал он на ушко Алке, которую самолично повлек во внутренние покои дворца разноплановых ночных торжеств.

Благодаря этому мы без проблем миновали здоровенных парней на входе. Нас они пропустили, а сунувшихся за нами красоток в бусах длиннее мини-юбок выпроводили нелюбезными словами:

– Гуляйте мимо, шалавы!

Семенящим шагом (хореографию ставила мелкая Трошкина, отягощенная приставучим господином, которого ей никак не удавалось стряхнуть со своего локтя) мы проследовали в пиршественный зал. Его убранство было выполнено в эклектичном стиле, который мой брат-дизайнер определил бы как смесь поздней готики со среднерусским ярмарочным лубком.

Большой зал с каменными стенами, задрапированными черным бархатом и гобеленами, слабо освещали люстры из тележных колес, подвешенных на цепях. Там и сям маслянисто блестели полированным металлом здоровенные мечи, секиры и топоры викингов. За чугунной решеткой огромного декоративного камина пугающе растопырились фрагменты разлапистой коряги, очевидно, брутально порубленной тем самым могучим топором викинга. Все это мрачное великолепие своеобразно оживляли скатерти, вышитые пасторальным восточно-славянским крестиком, хрустальные чаши с янтарной икрой, белые с красным косоворотки официантов и полуведерная деревянная братина, расписанная в палехском стиле. Трошкина несколько обалдело улыбнулась медвежьим чучелам, которые симметрично здоровякам-охранникам караулили дверь с внутренней стороны, и, секунду помедлив, взяла с подноса ближайшего к ней мишки серебряную стопочку.

– Чувствую, мне понадобится наркоз! – сказала она, оправдывая нехарактерный для нее позыв напиться с разбегу.

Я обвела взглядом полутемный зал, в дальнем конце которого под торжественные и печальные моцартовские аккорды непринужденно вальсировали заметно нетрезвые пары, мысленно согласилась с Алкой и тоже хлопнула стопарик.

Как это часто бывает на свадьбах и поминках, толпа гостей была неоднородной. Среди загорелых фигуристых дам и поджарых джентльменов попадались вполне простецкие тетки и дядьки. Их роднил общий для всех присутствующих цвет одежды, разница была только в том, что одни были в «откутюрном» черном с золотом и бриллиантами, а другие – в дешевом черном с люрексом и бусинами. Мы с Трошкиной органично вписались в тусовку: она пополнила ряды низших классов, а я (хотелось думать) умножила число светских дам. Загар у меня был, макияж и маникюр тоже, волосы я уложила аккуратным низким узлом, а отсутствие бриллиантов, если что, можно было объяснить соображениями такта. Ведь правда же поминки – не лучший повод вывести в люди содержимое мамулиной шкатулки с драгоценностями!

Впрочем, это мое мнение разделяли не все. Гламурная брюнетка Дашенька, с которой я познакомилась на кладбище, добавила своей внешности блеска, нацепив ожерелье с большими прозрачными камнями. Мне очень не хотелось думать, что это бриллианты (просто потому, что моя скоропостижная смерть от приступа зависти вряд ли сделала бы тусовку более приятной).

– Конечно, это не бриллианты, что ты! – успокоила меня брюнетка.

И тут же ранила в самое сердце:

– Это перуанские алмазы, – она поправила ожерелье и похвасталась: – Дуся подарил.

– Кто?

– Лес!

– Так. – Я мигом вспомнила, зачем пришла, и цепко оглядела зал. – И где тут он? Твой щедрый лесной дуся?

– Пойдем, познакомлю! – Брюнетка сцапала меня за руку, но я уперлась, не спеша трогаться с места:

– Сначала покажи!

Хотя я никогда прежде не зналась с дровосеками высокого полета, простая эрудиция подсказывала, что лес бывает разный. Одно дело – мачтовая сосна или вековой дуб, совсем другое – карликовый бонсай или кривая полярная березка! Культивировать хилую мелкорослую растительность я не желала. Даже в том случае, если она периодически плодоносит перуанскими алмазами.

Дашенькин «лес» оправдал мои худшие ожидания. Он оказался невысоким упитанным мужиком с такими толстыми щеками, что между ними почти бесследно потонули более мелкие неровности физиономии: вялый ротик, носик-пимпочка и глазки-изюминки. Лицо короля русского леса было поразительно похоже на мучнисто-белую, как непропеченная булка, задницу. Эту физиологическую аномалию нисколько не скрывала, а только подчеркивала нелепая прическа: седоватые волосы задолицего мужа были зачесаны вверх и в стороны наподобие буклей и обрамляли то место, где у других бывает физиономия, толстым валиком. Белая салфетка под складчатым подбородком усиливала впечатление, будто стилист беззастенчиво слизал образ короля русского леса с парадного портрета Людовика Солнца.

– Он дуся, правда? – хихикнула Дашенька, с умилением извращенки любуясь его лесным величеством.

– Кому как, – уклончиво ответила я.

Русский лес сосредоточенно тянул через трубочку коктейль и за этим занятием, на мой взгляд, был бы гораздо более уместен не в шумном зале ресторана, а в уединенной клизменной.

– Тебе не нравится? – забеспокоилась брюнетка, оценив выражение моего лица.

Я не смогла признаться, что нахожу физиономию лесного короля поразительно похожей на любовно ухоженное розовое седалище, и промямлила:

– Прическа у него не очень...

– Это Сигуркиной работа, – фыркнула Дашенька. – Супермастер, можно подумать! Раньше она была в фаворе, но с полгода назад жутко неудачно постригла жену олигарха Беримаскова, и вип-клиенты от нее побежали, как тараканы. Остались только такие замшелые консерваторы, как мой «лес». А ведь я ему говорила: «Дуся, с твоим оригинальным лицом без филированных пейсиков не обойтись!»

Мне-то казалось, что филированные пейсики украсили бы Дусино в высшей степени оригинальное лицо не больше, чем банный лист распаренную задницу, но я тактично промолчала.

– А где твой-то? – спохватилась Дашенька.

Это был хороший вопрос. Время уже перевалило за полночь, а Зяма еще не появился. Или появился?

Я просканировала помещение максимально внимательным взглядом и в дальнем конце зала, среди пар, чинно танцующих под реквием, высмотрела типа, весьма похожего на моего братца. Фигура у него была точь-в-точь Зямина – рост под сто девяносто сэмэ, широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, но вот голова... Лица парня, ориентированного ко мне спиной, я не видела, но прическа у него была не Зямина. У Зямки длинные, слегка волнистые русые волосы с легким мелированием, а у этого красавца был ярко-рыжий хвост. На моей памяти братишка никогда не менял природный цвет своей шевелюры столь радикально.