Она перевела взгляд на меня. В глазах удивление.

– Вы уверены?

– Да.

Я смотрел на нее и думал: чего не хватило моей матери, чтобы соперничать с ней?

– Ну если вы так считаете…

В голосе – бездна сомнения.

– Я не считаю. Это Эль-Греко.

Она снова посмотрела на меня и наконец улыбнулась.

– Хорошо. Эль-Греко так Эль-Греко. Какая, собственно, разница? Знаете, вы не обижайтесь на своего отца. У него сейчас очень сложная ситуация на работе. Может быть, я смогу вам чем-то помочь.

– Вы?

– Да. У меня есть знакомые журналисты, которые занимаются криминальной хроникой. У них большие связи с московской милицией.

Я хотел сказать, что это было бы неплохо, но в это время раздался звонок.

– Вот наши пришли, – сказала она. – Пойдемте, я вас познакомлю.

Девочка даже не посмотрела на меня. Прошептала «здрасьте» и быстро скользнула в комнату. Очевидно, отец их предупредил.

Чтобы не глазели.

Но мальчик был совсем маленький. Круглые щеки, круглые глаза. Уставился на меня, даже рот немного открыл. И куртку свою перестал расстегивать.

Отец сказал:

– У них последнего урока не было у обоих. Целый час на улице играли в снежки.

– Слава, невежливо так смотреть на людей, – сказала Марина из-за моей спины. – Познакомься, это твой брат.

Я присел перед ним и протянул ему руку.

– Здорово, братишка. Меня зовут Константин.

У него глаза стали еще больше. Посмотрел на меня, потом на Марину. Протянул руку и наконец сказал:

– У меня уши замерзли, как каменные. Совсем не гнутся.

– Они такие разные, – сказала Марина, когда отец пошел укладывать детей спать. – Славка очень самостоятельный. До всего хочет дойти сам. А Наташка живет рядом с ним, как цветочек. Лишь бы солнышко на нее светило. Хотя старше его на три года. Вот, клади себе сахар.

Она замолчала на секунду и улыбнулась.

– Помню как-то отводила ее в детский сад и очень опаздывала. Номер сдавали, не спала целую ночь. А Наташка по дороге упросила меня забежать на рынок. Ягодку хотела купить.

Она опять улыбнулась.

– Прибежали в детский сад очень поздно, а воспитательница не мне стала выговаривать, а на нее начала кричать: «Почему ты так поздно приходишь? Все дети уже собрались». Знаешь, такая строгая дама.

Она посмотрела на меня.

– Ничего, что я говорю тебе «ты»?

– Нормально.

– Вот. А Наташка смотрит на нее, смотрит. Потом протягивает ручку вперед, открывает ее и говорит: «Черемушка». А там у нее в кулачке все слиплось. И улыбается стоит.

Она прикрыла глаза рукой на секунду.

– А воспитательница эта смотрит на нее и не знает, что ей сказать. Так и разошлись без ругани. Я, наверное, на всю жизнь запомню. Ты бери конфеты, чего ты просто так-то чай пьешь?

– Мне нормально. Я сладкого не люблю.

– Это потому что ты водку любишь. Все, кто водку пьют, сладкого не едят. И наоборот. Я, например, даже запаха ее не могу вытерпеть. Меня сразу тошнит. Как вы ее пьете – не понимаю.

– Нормально пьем. Просто надо привыкнуть.

– Ну ладно, – сказала она. – Это не важно. Я же тебе про детей начала… Ничего, что я так много про них говорю?

– Ничего. Мне интересно.

– Они же тебе брат и сестра.

– Да, да, я понимаю.

– Вот. А Славка совсем другой. Маленький такой, но уже упрямый. Учит какие-то английские слова. И никто его, главное, не заставляет. Говорит – надо для одной компьютерной игры, она только на английском. Еще в шахматы научился играть. Теперь мучит каждый день Николая. Говорит, что обыграет его через год. Упрямый такой.

Она опять улыбнулась.

– А Наташка как обезьяна все повторяет за ним. Хоть и старше его на три года. Подошла ко мне и спрашивает – как ходит конь? Буквой "г"через две или через три клеточки? А я не помню сама. Пришлось спрашивать у Славки.

Марина встала и прикрыла дверь.

– Правда, ссорятся иногда. Редко, но все-таки бывает. Позавчера Славка доставал из-под кровати мяч, а Наташка в это время ходила по комнате с закрытыми глазами. И сказала ему, что если наступит на него, то она не виновата. Ну и сразу же, естественно, наступила…

– А чего это вы тут закрылись? – сказал отец, заглядывая на кухню. – Я думал, вы телевизор смотрите.

– Я боялась, что мы громко говорим. Наливай себе чай. Я Константину про детей рассказываю. Уснули уже?

Отец посмотрел на меня и улыбнулся.

– Уснули. Славка мне, знаешь, что сейчас сказал? Говорит: «Какие-то ботинки у меня некомпетентные. Ты мне новые лучше купи». Представляешь, «некомпетентные»!

Марина засмеялась и махнула рукой.

– Года три назад он как-то проснулся и говорит: «А как произносится цифра, если сначала „один“, потом „восемь“?» Я отвечаю: «Восемнадцать». Тогда он продолжает: «До Нового года осталось восемнадцать лет». Я с тех пор ломаю голову, откуда он знал, сколько осталось дней, если даже не мог назвать цифру? И ведь точно восемнадцать дней оставалось.

– Он ждал подарки, – сказал отец. – Вспомни себя в детстве перед Новым годом.

– О, это было так давно…

Я смотрел на своего отца – как он наливает себе чай, кладет в него сахар и садится к столу; на его жену, которая смотрит на него и смеется; на кухонный стол с конфетами под низким розовым абажуром; на свою синюю чашку, в которой остыл чай; на пластмассовый пистолет, забытый на другом конце стола Славкой, я смотрел на все это, и в голове у меня появлялись странные мысли. Вернее, не мысли, а одна мысль. Даже не мысль, а простой вопрос.

Почему?

Я смотрел на них и думал: почему со мной получается так? Почему одни горят, а других выносят? Почему отец, который у меня был, в итоге достался другим детям? Почему человек, которого я хотел иметь своим отцом, бросил меня и уехал куда-то на Черное море? Почему тот придурок, который теперь называет себя моим отцом, так достал меня, что я целых полгода не могу найти сил, чтобы увидеть свою мать?