Другой вариант этой легенды передает В. Г. Короленко в недавно опубликованном этюде из его записной книжки. Он рассказывает о своей встрече в начале 900-х годов на станции Харцызская со стрелочником, будка которого была недалеко от "песенной" Саур-Могилы. Вспоминая старинную украинскую думу про Морозенка, которого враги замучили на этом кургане, Короленко свидетельствует: "Здесь на месте, близ Савур-мотилы, не помнят ни о Морозенке ни о других пленниках, которых татары выводили, чтобы казнить, на Савур-могилу. Теперь название Савур-могилы объясняют тем, что на ней жили два брата-разбойники: Саватий (которого переименовали на татарский лад и вышел Савур) и младший брат Тимофей; они жили на двух курганах и с этих "могил" подавали друг другу знаки - сигналы". ("Близ Савур-могилы". Из старой записной книжки Вл. Короленко. Журн. "Огонек" № 32, 1957, стр. 18.)

Отзвуком этой легенды является рассказ объездчика в "Счастье" Чехова: "Тут, где-то на этом кряже... когда-то во время оно разбойники напали на караван с золотом; золото это везли из Петербурга Петру императору, который тогда в Воронеже флот строил. Разбойники побили возчиков, а золото закопали, да потом и не нашли".2 М. П. Чехов сообщает, что в семье Чеховых в Таганроге долго-жила няня Агафья Александровна Кумская, любившая рассказывать о "таинственном, необыкновенном, страшном и поэтическом". По мнению М. П. Чехова, "Счастье" написано Антоном Павловичем под впечатлением ее рассказов.

По всей вероятности, эта легендарная Саур-Могила настолько поразила воображение юного Чехова (не может быть никаких сомнений в том, что он побывал на ней, иначе он не смог бы дать точного описания этого своеобразного степного кургана), что писатель решил ввести ее в свою "Драму на охоте" в качестве подходящего компонента для "романтического" пейзажа.

Через три года после опубликования "Драмы на охоте" Чехов в рассказе "Счастье" снова говорит о хорошо запомнившейся ему с юных лет Каменной Могиле, названной теперь уже Саур-Могилой. "Солнце еще не взошло, но уже были видны все курганы и далекая, похожая на облако, Саур-Могила с остроконечной верхушкой. Если взобраться на эту могилу, то с нее видна равнина, такая же ровная и безграничная, как небо, видны барские усадьбы, хутора немцев и молокан, деревни, а дальнозоркий калмык увидит даже город и поезда железных дорог".

Действительно, с вершины Саур-Могилы открываются широкие и далекие горизонты. Жители Саурозки и других сел, расположенных около Саур-Могилы, рассказывают, что иногда, при соответствующем освещении, видны очертания города Таганрога и блеск воды Азовского моря.

А через 10 лет, в рассказе "В гордом углу", Чехов еще раз вспоминает легендарную Саур-Могилу.

Впервые приазовско-степной колорит довольно обстоятельно был представлен в рассказе "Счастье".

Когда читаешь рассказ "Счастье", то невольно вспоминаются слова Чехова о том, что он хорошо знает приазовскую степь и помнит в ней каждую балочку. Старик-пастух в "Счастье" рассказывает про Богатую балочку и то ее место, где она, как гусиная лапка, расходится на три балочки.

Кроме Саур-могилы, возвышающейся над степными просторами, кроме Таганрога, к которому тяготеет приазовская степь, в этом рассказе упоминаются такие селения Приазовья, как Матвеев-Курган, Есауловка, Новопавлоз-ка и другие места б. Таганрогского округа.

В рассказе "Счастье" Чехов впервые показал шлях - широкую степную дорогу, у которой ночевала отара овец и где происходил разговор между пастухом и объездчиком. В рассказе есть упоминание о том, что шлях шел с Еса-уловки на Городище и что то этому шляху везли из Таганрога умершего там царя Александра.

О степном шляхе Чехов говорит и в повести "Степь": "Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была серая положа, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но шириною в несколько десятков сажен". Воображение Егорушки, героя повести, было поражено этой "размашистой и богатырской" степной дорогой, ках поразила эта дорога Чехова-гимназиста, не раз проезжавшего по этому шляху. Егорушка обратил внимание на деревянные могильные кресты, стоявшие у большой дороги, и жадно прислушивался к страшным рассказам взрослых о разбойниках и убийствах, тайну которых хранил молчаливый степной шлях.

Этот шлях Чехов вспоминает и в письме к А. Плещееву, написанном после поездки по степи весною 1887 г.: "Видели ли Вы когда-нибудь большую дорогу? Вот куда бы нам махнуть! Кресты до сих пор целы, но не та уже ширина; по соседству провели чугунку, и по дороге теперь почти некому ездить: мало-помалу порастает травой, а пройдет лет 10, она совсем исчезнет или из гиганта обратится в обыкновенную проезжую дорогу". (Т. 14, стр. 37.)

В этом же письме Чехов вспоминает, как в 1877 г. он сильно заболел в дороге и провел страдальческую ночь на постоялом дворе еврея Моисея Моисеевича. Этот постоялый двор и Моисей Моисеевич потом перекочевали в повесть "Степь".

Не прошел автор "Счастья" и мимо такого факта, как появление в этом районе Донецкого кряжа угольных шахт с их примитивной техникой - в шахтах часто срывались бадьи, и звук от упавшей на шахтное дно бадьи грозно проносился в ночной тишине, "рассыпаясь" по степи. Чехов хорошо запомнил этот ночной звук в степи; о нем писатель упоминает не только в "Счастье", но и в последнем произведении - "Вишневом саде".

О шахтах и заводах, встречавшихся наряду с помещичьими усадьбами в северной части Таганрогского округа, более подробно говорится в рассказе "В родном углу". Уже в начале рассказа рисуется такая деталь: по степной дороге везут на волах каменный уголь. А затем показаны служащие на шахтах и заводах - инженеры, штейгеры (горные техники), врачи, их времяпрепровождение: карты, танцы, ужины. "Иногда пели малороссийские песни и очень недурно... Или сходились все в одну комнату и тут в сумерках говорили о шахтах, о кладах, зарытых когда-то а степи, о Саур-Могиле..."

Говорится о шахтах этого донбасского района и в рассказе "На пути", в котором тоже ощущается местный колорит.

Чехов не раз останавливался в своих произведениях на такой особенности Приазовского края: в степных просторах пасутся отары овец в несколько тысяч голов, принадлежащие богатым экономиям. Когда читаешь в рассказе "Счастье" и в повести "Степь" про эти громадные отары, появляется мысль: не вспоминал ли Чехов, описывая отары, голодаевского помещика Мартынова, имевшего несколько десятков тысяч десятин земли, или не менее богатого зуевского помещика Иловайского? Кстати сказать, в рассказе "На пути" выводится окончившая институт благородных девиц в Новочеркасске молодая помещица Иловайская, сообщившая герою рассказа Лихареву, что "имение у ее отца громадное". Здесь уже прямо называется фамилия реального степного помещика.

В рассказе "Счастье" Чехов впервые уделяет особое внимание степному пейзажу. Картины природы и разговор чабана с объездчиком даны в гармоническом сочетании. Разговор о счастье включен в пейзажную рамку - в начале и в конце рассказа дается описание степной природы, и паузы в разговоре заполняются пейзажными зарисовками. А главное - пейзаж дан в движении: показано, как в течение длительного разговора летняя ночь постепенно переходит в утро.

На пейзажное мастерство Чехова обратил внимание художник И. Левитан: "... в рассказе "Счастье" картины степи, курганов, овец поразительны". (И. И. Левитан. Письма, документы, воспоминания. М., 1956, стр. 37.)

В степном пейзаже "Счастья" проявилась та картинность, которую Чехов считал основным качеством пейзажа в литературном произведении: "Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж..." (Т. 16, стр. 235.)

Уже в "Счастье" наметились те характерные черты чеховского степного пейзажа, которые получили дальнейшее свое развитие в произведениях "Степь" и "В родном углу": безграничная, молчаливая равнина; широкая дорога; вековые суровые курганы, хранящие степную тайну и равнодушные к человеку; ленивый полет степных долговечных птиц.