По мнению большинства исследователей, «превентивная война» — это операция для упреждения действий противника, готового реализовать свои политические цели военными средствами. Однако стала превалирующей тенденция перенесения данного понятия в сферу идеологического противоборства. Все сводится к доказательству того, что, используя тезис о «превентивной войне» в своей пропаганде, нацисты стремились не только снять с Германии, но и переложить на Советский Союз ответственность за начавшиеся между обеими державами боевые действия.
Историографическая ситуация усугубилась после публикации работ В. Суворова (псевдоним В.Б. Резуна — сотрудника ГРУ Генерального штаба Советской Армии, перебежавшего в Англию), где проводилась мысль о подготовке СССР к нападению на Германию (сталинского варианта «превентивной войны»), которое якобы планировалось на 6 июля 1941 г.[157].
Однако российские историки отмечали, что В. Суворов (В.Б. Резун) слабо использует документальную базу, тенденциозно цитирует мемуарную литературу, которая сама по себе требует тщательного источниковедческого анализа[158], искажает факты, произвольно трактует события[159]. Западные ученые также предъявили большие претензии к автору «Ледокола»[160]. Так, германский историк Б. Бонвеч отнес эту книгу к вполне определенному жанру литературы, где просматривается стремление снять с Германии вину за нападение на СССР[161].
В первой половине 90-х гг. «антисуворовский бум» достиг своего апогея. Однако оппоненты В.Б. Резуна в пылу полемики не учитывают простой вещи. Приводя все больше и больше доказательств наличия у Гитлера реальных планов нападения на СССР, они вольно или невольно усиливают «суворовские» позиции. Ведь исходя из историографии трактовки «превентивной войны», нельзя не прийти к очевидному выводу: Сталин имел не меньше, чем фюрер, оснований для начала боевых действий.
Можно лишь присоединиться к мнению тех, кто считает необходимым внести ясность в терминологию, используемую в ходе полемики о событиях 1939—1941 гг. Например, германская исследовательница Б. Пиетров-Энкер указывала на нечеткость понятийного аппарата, из-за чего нельзя использовать сам термин «превентивная война» «применительно к каким-то частным случаям»[162]. Коллеги Пиетров-Энкер (Б. Вегнер, Г.-Г. Нольте, Г. Юбершер, Ю. Ферстер) солидарны с ней в данном вопросе[163].
Заслуживает внимания и вывод М.И. Мельтюхова о научной беспредметности дискуссии о «превентивной войне», ибо, как правило, в ней все сводится к «поиску стороны, первой начавшей подготовку к нападению. Одни (их большинство) возлагают вину на Гитлера, другие, в числе которых и автор «Ледокола», — на Сталина[164].
Между тем объективный российский исследователь, пытающийся непредвзято разобраться во всех хитросплетениях внешнеполитических сталинских замыслов накануне 22 июня 1941 г., чтобы пересмотреть установившиеся в историографии взгляды, рискует быть подвергнутым остракизму за... апологию Геббельса, Гитлера, «псевдоисторика с Темзы» (В. Суворова), его могут назвать «жертвой пропаганды», «ревизионистом» или обвинить в нарушении «этики научной полемики», чему уже есть конкретные примеры[165].
Подобного рода морально-психологическое давление отнюдь не способствует раскрытию истинной роли Сталина в событиях преддверия советско-германской войны. Диктатор, обладавший многомиллионной армией, опиравшийся на мощь сверхмилитаризированной советской экономики, гигантский партийно-политический, пропагандистский аппарат, продолжает изображаться в историографии как нерешительный и даже трусливый деятель, якобы покорно ожидавший нападения со стороны Гитлера.
Однако еще в 1938 г., выступая перед пропагандистами Москвы и Ленинграда, Сталин разъяснял, что большевики не пацифисты и в некоторых случаях сами могут стать нападающей стороной[166]. В проекте Полевого устава РККА 1939 г., в его вариантах 1940 и 1941 гг., основной приоритет отдавался наступательным боевым действиям[167]. Термин «наступательная война» был зафиксирован в идеологических документах мая—июня 1941 г., готовившихся пропагандистскими структурами (Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), Главным управлением политической пропаганды Красной Армии и др.)[168].
Однако следует напомнить, что в своей основе установки, зафиксированные в различных вариантах проекта Полевого устава РККА 1939—1941 гг., имели оборонительную направленность и ставили задачу защиты от внешней агрессии: «Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. Войну мы будем вести наступательную, перенеся ее на территорию противника»[169]. Следовательно, эти установки некоторым образом отличались от пропагандистских лозунгов конца 30-х — начала 40-х гг., уходивших корнями в 20-е гг., и не нацеливали на то, что именно СССР первым нападет на своего потенциального противника. В данной связи само понятие «наступательная война», зафиксированное в проекте Полевого устава РККА, трудно однозначно трактовать как синоним «нападения».
Но некоторые авторы, как представляется, намеренно вносят путаницу в понятийный аппарат, предпочитая пользоваться термином «превентивная война», фигурировавшим, как уже отмечалось, в геббельсовской пропаганде. Так, по мнению М.И. Фролова, исследователи, употребляющие понятие «наступательная война», имеют в виду «подготовку Советским Союзом упреждающего удара или... нападения на Германию»[170].
О.В. Вишлев, ранее причисленный (к слову, совершенно безосновательно) к «историкам из РАН», которые приняли «в той или иной форме» легенду о «превентивной войне»[171], на самом деле утверждает: «Стремление доказать наличие у Советского Союза «наступательных» замыслов в отношении Германии служит обоснованием старого тезиса о «превентивной войне» гитлеровской Германии против СССР»[172].
А.Н. Мерцалов и Л.А. Мерцалова, выступившие с критикой О.В. Вишлева — будто бы приверженца идеи «превентивной войны», — писали: «Состояние источников не позволяет теперь утверждать, что при первом же удобном случае он (Сталин) напал бы на Германию; не позволяет, однако, и отбрасывать такое предположение» (выделено мною. — В.Н.). Упомянув о том, что версия «превентивной войны» воспринята «крайне консервативной историографией и неофашистской публицистикой», Мерцаловы заявляют: «Некоторые слова и дела Сталина и его группы (sic!) делают эту версию правдоподобной» (выделено мною. — В.Н.)[173].
В ходе продолжающейся в течение нескольких десятилетий дискуссии вокруг содержания выступлений Сталина перед выпускниками военных академий РККА в Кремле 5 мая 1941 г. ее участники оперировали различными историческими источниками по данному вопросу, высказывая порой прямо противоположные суждения и делая не совпадающие выводы о сталинском «сценарии» советско-германской войны, представленном в этих выступлениях.
К середине 90-х гг. в исследовательской литературе существовали три основные версии содержания сказанного Сталиным на выпуске военных академий РККА.
