Были ли действия СССР в отношении Польши, Финляндии, Прибалтийских стран и Румынии агрессией? Согласно конвенции об определении агрессии 1933 года, предложенной именно советской стороной, агрессором признавался тот, кто совершит «объявление войны другому государству; вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства; нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, суда или воздушные суда другого государства; морскую блокаду берегов или портов другого государства; поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства». Причем в конвенции специально оговаривалось, что «никакое соображение политического, военного, экономического или иного порядка не может служить оправданием агрессии» (в том числе внутренний строй и его недостатки; беспорядки, вызванные забастовками, революциями, контрреволюциями или гражданской войной; нарушение интересов другого государства; разрыв дипломатических и экономических отношений; экономическая или финансовая блокада; споры, в том числе и территориальные, и пограничные инциденты)[30].
Исходя из содержания конвенции, получается, что Советский Союз совершил агрессию против Польши и Финляндии. Однако в отношении стран Прибалтики и Румынии ни о какой агрессии не было и речи, поскольку вступлению советских войск на территорию Эстонии, Латвии, Литвы, Бессарабии и Северной Буковины предшествовали дипломатические переговоры, завершившиеся согласием прибалтийских и румынского правительств с советским вариантом решения проблем в двусторонних отношениях. Не говоря уже о том, что применение термина «советская агрессия» к оккупированной Румынией территории Бессарабии вообще невозможно. Как справедливо отметил А. Тэйлор, «права России на балтийские государства и восточную часть Польши (а тем более Бессарабию. — М.М.) были гораздо более обоснованными по сравнению с правами Соединенных Штатов на Нью-Мексико»[31]. В этом смысле невозможно не присоединиться к мнению Н.М. Карамзина: «Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое»[32]. В итоге Советскому Союзу вновь удалось совместить политическую и геополитическую границы между «Западной» и «Российской» цивилизациями, как это уже имело место в конце XVIII века[33].
Советское руководство, как и руководство остальных великих держав, стремилось достичь своих собственных целей, рассматривая Вторую мировую войну как уникальный шанс для реализации идей «мировой революции». Не случайно еще 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда И.В. Сталин объяснял, что «бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы кричим об обороне, — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются»[34].
Интересные оценки событий 1939—1941 гг. содержатся в ставшем лишь недавно доступным исследователям дневнике писателя В.В. Вишневского, хотя и не причастного к выработке важнейших военно-политических решений, но тем не менее в силу своих должностных обязанностей и политических функций хорошо осведомленного о настроениях «наверху», имевшего возможность получать достоверную, широкую и разнообразную информацию о деятельности советского руководства, о подготовке к войне. Оценивая советско-германский пакт о ненападении, писатель 1 сентября 1939 г. заносит в дневник: «СССР выиграл свободу рук, время. [...] Ныне мы берем инициативу, не отступаем, а наступаем... Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними». Передавая распространенные настроения: «Мы через год будем бить Гитлера», Вишневский отмечает, что «это наиболее вероятный вариант. [...] Для СССР пришла пора внешних мировых выступлений. [...] Гадать, как сложится игра, трудно. Но ясно одно: мир будет вновь перекроен. В данной войне мы постараемся сохранить до конца свои выигрышные позиции. Привлечь к себе ряд стран. Исподволь, где лаской, где силой. Это новая глава в истории партии и страны. СССР начал активную мировую внешнюю политику»[35].
Оценивая начавшуюся войну в Европе, Сталин в беседе с руководством Коминтерна 7 сентября 1939 г. заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»[36]. Это сталинское высказывание не осталось втайне, и 10 ноября 1939 г. начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис на совещании с писателями заявил, что «Германия делает, в общем, полезное дело, расшатывая Британскую империю. Разрушение ее поведет к общему краху капитализма — это ясно»[37].
Схожие идеи были высказаны в беседе Председателя СНК и наркома иностранных дел СССР Молотова с заместителем премьер-министра и министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля 1940 г. в Москве. «Сейчас, — сказал Молотов своему собеседнику, — мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем, чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы... произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы»[38].
10 февраля 1941 г. эта идея в несколько иной формулировке попала и в дневник В. Вишневского: «Мы пользуемся старым методом «разделяй и властвуй». Мы вне войны, кое-что платим за это, многое получаем. Ведем торговые сношения с различными странами, пользуемся их техникой, кое-что полезное приобретаем и для армии, и для флота и пр. Помогаем вести войну той же Германии, питая ее по «порциям», на минимуме. Не мешаем империалистам вести войну еще год, два [...]. Выжидаем их ослабления. Затем — выступаем в роли суперарбитра, «маклера» и т.п.»[39].
С весны 1940 г. пока еще в узких, но довольно высокопоставленных аудиториях стали все громче раздаваться голоса о необходимости более активной политики. Тон этим высказываниям задал сам Сталин. Выступая на заседании комиссии ГВС Красной Армии 21 апреля 1940 г., он предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию. [...] Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты нашего отечества, наших границ»[40].
