В этот момент на школьном крыльце появился капитан Эдуард Андреевич. Он посмотрел в нашу сторону и тут же направился к нам.
– Блин, как он меня достал, – со стоном проговорила Елена Николаевна. – Идем!
Она схватила меня за руку и потащила к автобусной остановке.
* * *
В автобусе я ей все рассказал. Без уточнения некоторых деталей, но, в принципе, все.
А что можно сделать, когда на тебя смотрят такими глазами? К тому же Екатерине с ее намеками я с самого начала хотел сказать, чтобы она пошла в зад. Просто постеснялся. Ее аттестатом в Советской армии даже подтереться было нельзя. Корочка слишком твердая. Поступишь или не поступишь – все равно загребут.
Елена Николаевна восприняла новость вполне достойно. Чуть-чуть расширились глаза от удивления – и все. Может, она и не такого от своей подруги ждала. Кто их знает, этих учителей, чем они в своих пединститутах занимаются. Макаренко, наверное, проходят. Или Сухомлинского. «Сердце отдаю детям». Полный вперед.
Во всяком случае, мне она не посочувствовала. Насчет того, что я как дурак просидел в этой кладовке часа два.
– А что говорит Антон?
– Откуда я знаю, что он говорит?
– Ты что, с ним не разговаривал?
– Нет. А чего мне с ним разговаривать?
– Ладно, на этой остановке выходим. Пойдешь со мной. Ты еще будешь нужен.
Лучше бы я спросил – зачем.
– Лида! Ты меня слышишь? – закричала она, как только мы поднялись к двери Лидии Тимофеевны. – Это я – Лена.
– А может, лучше позвонить? – сказал я. – Или постучать хотя бы?
– Я звонила уже тысячу раз. Тихо!
Я затаил дыхание и прислушался. В квартире действительно кто-то был.
– А вдруг это воры?
– Перестань. Они что там, по-твоему, уже целых два дня сидят?
– А может, Лидия Тимофеевна уехала на выходные, а в квартиру пустила кого-нибудь?
– Лида! Это я – Лена! Открой!
За дверью полная тишина.
– Лида, открой. Я теперь все знаю.
В ответ ни звука.
– Ты слышишь меня? Я знаю все. Я знаю, почему ты не открываешь дверь.
– А может… – начал я.
– Тихо!
Она чуть не треснула меня по затылку.
– Я знаю, почему ты плакала в учительской три дня назад.
– Откуда ты знаешь?
Голос раздался буквально в десяти сантиметрах от нас. Глухой и совсем непохожий на голос Лидии Тимофеевны. Как будто она говорила откуда-то из-под земли. Я даже вздрогнул от неожиданности. Все это время она стояла прямо напротив нас.
– Открой, Лида, я тебе все расскажу.
– Откуда ты знаешь?
– Со мной здесь друг Антона.
Секунд пять из-за двери не доносилось ни звука.
– Какой друг?
Елена Николаевна быстро посмотрела на меня.
– Тебя как зовут? – еле слышно, одними губами спросила она.
– Саша.
Я ответил точно так же тихо.
– Это Саша, Лида. Его зовут Саша.
– Какой Саша?
Голос Лидии Тимофеевны звучал ровно, без всякого интереса.
– Это новенький из 10 «а». Антон просил его кое-что тебе передать.
Вот этого я от нее не ожидал. Чего угодно ожидал, но не этого. Выпучился на нее и стою как дурак.
– Ты слышишь, Лида?
А на меня она даже и не смотрит. Как будто все так и надо. Как будто я должен тут просто запеть от радости.
В этот момент щелкнул замок и дверь чуть приоткрылась.
– Что он просил передать?
На нас смотрело лицо Лидии Тимофеевны. Но это было только ее лицо. Самой ее как будто здесь не было. Тень отца Гамлета – женский вариант.
Или полгода в Освенциме.
– Лида…
Такого Елена Николаевна, видимо, все-таки не ожидала. Старый вопрос – верите ли вы в загробную жизнь?
– Боже мой, Лида…
– Что он просил передать?
– У тебя такое лицо…
Лидия Тимофеевна молча развернулась и исчезла в глубине квартиры. Дверь осталась открытой. Ей, кажется, было плевать на дверь.
Елена Николаевна осторожно переступила порог и потянула меня за собой. Внутри было темно. В единственной комнате и на кухне окна были закрыты шторами. Как в склепе. Свет почти не просачивался. Наверное, хозяева увлекались фотографией. На кухне шипел невыключенный телевизор.
После нормального освещения в подъезде я лично ничего не видел. Стоял посреди комнаты как истукан и просто не знал, что мне делать. Елена Николаевна ориентировалась лучше меня. Она сразу двинулась к окну и хотела отодвинуть штору.
– Не надо!
Голос Лидии Тимофеевны прозвучал откуда-то из угла. Приглядевшись, я различил там большое пятно. Может быть, кресло, а может, она там просто стояла. В углу. И смотрела на нас.
– Что он просил передать?
– Я не знаю, – сказала Елена Николаевна. – Пусть Саша тебе расскажет.
И дернула меня за рукав.
Видимо, думала, что если дернуть меня за рукав, то все получится круто.
Типа, рукав – это такой выключатель. Дернул за него – и понеслось.
А ни фига.
Стою как долбонавт. Исследователь неведомого пространства.
– Что он просил передать, Саша?
– Он просил передать…
Тут, к счастью, снова вмешалась Елена Николаевна.
– Ты что, с того вечера еще не переодевалась?
Она наконец привыкла к темноте и, видимо, что-то там разглядела.
– Отвяжись.
– Ты ложилась спать или нет?
– Отвяжись.
– Ты что, три дня не спала?!!
– Отвяжись, говорю. Что он просил передать?
– Я вызываю «Скорую»!
– Ты сейчас вылетишь отсюда, если не заткнешься. Что он просил передать? Саша, ты меня слышишь? Отвечай.
Я понял, что мой час настал. Момент истины. Некуда отступать.
– Он… просил узнать у вас… насчет домашнего задания. Для параллельного класса.
* * *
С девочкой Мариной тоже все оказалось непросто.
Блондин Гоша, который умел играть на гитаре. Вечные проблемы с блондинами.
Одноклассники обращались к нему «Гоня». Всеобщая любовь и симпатия. Ласковый мальчик с ласковым именем. Папа летал на больших самолетах в разные страны и города. Первый в школе японский магнитофон, фирменные джинсы и жевательная резинка «Лелики-Болики». Мои деньги оказались с дырками. Какая тут конкуренция? Хорошо, если разрешат где-нибудь рядом потусоваться. Но любовь – зла. Приходилось страдать.
Ранний период творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. Байронизм и разочарование в жизни.
«О, девятнадцатый век! Тоска по Востоку.
Поза изгнанника на скале».
Другой поэт, но все равно очень верно. «Леликов-Боликов» никогда на всех не хватает. Хоть в нашем веке, хоть в девятнадцатом. Отсюда и байронизм.
«Над седой равниной моря гордо реет кто-то гордый».
Бесконечный интерес к смертным грехам. Под каким номером идет гордыня?
Но неожиданно помогла история с Лидией Тимофеевной. Пока Елена Николаевна нервничала и шушукалась в школьных коридорах со мной и с Антоном насчет того, чтобы убрать из темной квартиры весь уксус, бритвы, таблетки и тому подобное, в школе кое-кто обратил на это дело внимание.
Не слепые же.
Девочки в шестнадцать лет крайне любознательны. Особенно насчет уксуса и таблеток. Вернее, насчет обстоятельств. Примеряют на себя ситуацию. Всегда.
Проблема – как устоять? И надо ли?
Но в этот раз они ничего не знали. Просто почувствовали. От этого чувства родился интерес. В том числе и ко мне.
Она сама первая подошла. Видимо, наше трио показалось ей любопытнее жевательной резинки. Не в каждой школе молодая учительница то и дело уединяется с двумя выпускниками.
– А что она все время вам говорит?
– Ну… ты знаешь… я не могу тебе все рассказать…
В общем, она попалась. Гоня со своей гитарой пролетел, как его папа пролетал над Парижем. Плавно кружась. Снижаясь концентрическими кругами.
Начался период любовной лирики Пушкина.
До потери сознания.
* * *
Екатерина Михайловна, в отличие от меня, строго выполняла свои обязательства по заключенному пакту о ненападении. Если я разболтал об этой истории по крайней мере уже двум человекам, то она методично работала над моим аттестатом. Старый, наивный человек.
