На лестнице, по которой Иван Ильич поднимался каждый вечер, как раз в час сумерек, -- пожилой и жирный швейцар протирал стекло у лампы и стучал спичечной коробкой. А когда Иван Ильич доходил до площадки, перед ним, на стене, вдруг обрисовывалась его собственная тень, прыгающая и кривая, стена желтела, а снизу доносилось звяканье стекла, надетого на горелку. До площадки было четырнадцать ступенек, а от площадки до двери -- восемь. У двери Иван Ильич останавливался, нажимая кнопку и расстегивал у пальто верхнюю пуговицу. Звук у звонка был странный, очень низкий, и, прислушиваясь к нему, -- а он висел в прихожей, сейчас же над дверью, -- Иван Ильич почему-то слегка улыбался и отстегивал вторую пуговицу. Дверь открывала горничная, а у входа в гостиную стояла Софья Борисовна, держала сложенные руки да уровне талии и щурилась, чтобы всмотреться, хотя хорошо знала, кто это пришел.