Евгения Т.

Опиум

1.

Она шла по набережной легкой воздушной походкой, наивным, почти детским взглядом прозрачно-голубых глаз глядя вокруг.

Прохожие провожали взорами ее летящий стройный силуэт и мягкие кудри волос. Ей это было приятно. Ей нравилось, когда люди думали о ней не то, что она сама о себе думала, когда на нее смотрели как на милого ребенка, ничего не зная о ее жизни.

Они не знали, что этот наивный взгляд скрывает лишь мысли о ее любовнике и пороке предательства и цинизма, которому они предавались, глядя на него, как на искусство, о забвении, о других мирах и других жизнях.

Она считала себя такой, не видя смысла существования и дожигая остатки своей личности в курении опиума. Это давало ей вожделенное забвение.

Все было прозаично: она шла вдоль набережной по направлению к ***, где намеревалась достать очередную дозу наркотика и затем забыть о том, что есть сейчас: о смерти матери -- единственного человека, которого она любила чистой любовью. Впрочем, эта смерть не была для нее потрясением. Она стала для нее лишь исчезновением всего святого в ее жизни.

Ей хотелось одеться в голубой шелк, в платье, такое, какое она видела в семейном альбоме на своей прабабушке, когда той было двадцать лет.

Графиня Арнгейм.

Одеться в голубое и погрузиться в меланхолию среди Лондонского тумана, плачущего дождя, стелющегося клочьями над черной водой...

Пасмурное раннее утро на балконе среди распахнутых стекол окон.

Она сидела бы среди развевающихся легких штор, глядя на дымку, нависшую над хмурыми мостовыми, погруженная в скорбь, подобную легкому голубому туману.

Но сейчас ей не хотелось страдать. Она знала, что сегодня вечером не будет страданий. В доме с зеркальным потолком и стенами, покрытыми резным дубом, ее будут ждать пламя свечей, любовь и воплощенные мечты.

Кто она?

Всего лишь тень графини Арнгейм, умершей сто лет назад, отблеск древнего аристократического рода, погрязший в болоте богемы и возводящий эту богему до уровня голубой крови.

Она глянула на мутные очертания домов на другом берегу и задумчиво прислонилась к парапету.

Черная вода текла почти что у ее ног. Она показалась сама себе туманной белой фигурой призрачной незнакомки на фоне силуэтов темно-серых и коричневатых размытых зданий. Забытые мелодии... Сколько их проносилось в ее мозгу, проплывало перед ее глазами, глядящими в зеркало черной воды. Мелодия нежности, мелодия власти, мелодия одиночества. Ее манил мотив мелодии смерти.

"Будет ночь,-- подумала она,-- звезды сквозь пелену неба. Я могу пойти сюда и в тумане броситься в Темзу. Тогда смерть последний раз споет мне свою песню".

Это было бы слишком просто. Это была бы слишком бесславная смерть.

Она увидела свое посиневшее тело с мокрыми кудрями, которое рабочие баграми вылавливают из воды, и ей стало тошно. Она с омерзением отшатнулась от парапета.

Прохожие с недоумением глядели в ее красивые глаза, наполненные отвращением и страхом.

Зачем умирать, если можно жить, думала она, жить и надеяться, что жизнь обретет еще смысл и силу, принесет отречение и божественную любовь... Меланхолия в платье из голубого шелка отступит в прошлое и на смену всем извращенным иллюзиям придет любовная нега, счастье, такое, как ей о нем говорили детские сказки.

Ей хотелось все забыть. И уснуть.

x x x

-- Право, графиня, вы слишком часто в последнее время представляетесь мне больше демоном в ангельском обличье, нежели ангелом с лицом дьявола. Вы -- страшный человек.

-- Чем же я вам так страшна, граф? Неужели вы находите страшными все те милые забавы, которым мы с вами предавались в последнее время? Неужели вас пугают те грезы и сны, которые я заставляла вас испытывать, все те мечты в которые я вас погружала?

-- Нет, миледи, моя хрупкая душа ищет этих наслаждений так же, как и ваша сущность. Дело не в этом. Меня пугает, что ваше увлечение другими женщинами порой заходит слишком далеко...

-- Неужели вы можете ревновать к этим ничтожным созданиям, развращать которых нам обоим доставляло когда-то особое удовольствие? Ведь лишь только благодаря вам я так хорошо знаю женщин. Я могла бы заранее предсказать любой поступок любой из них. И это ничего бы мне не стоило....

-- Но в последнее время, миледи, я боюсь вашей изощренной жестокости.

-- Что же мучает тебя, любовь моя? Ты же знаешь, мой милый, что я люблю тебя больше жизни, больше смерти, что все эти женщины стоят для меня столько же, сколько все мужчины для вас, граф. Я боготворю вас. Вы -- моя жизнь...

-- "И вы -- моя смерть",-- хотели вы сказать?

-- Да, вы станете моей смертью.

-- Вот это и пугает меня. Я помню, с какой упоительной страстностью говорили вы мне когда-то, что ваша смерть будет трагической развязкой моей смерти, что вы будете моей тенью, следом моей любви, что вы будете жить, пока я живу, и умрете, как только умру я.

-- Да, милорд. Без вас я непорочно-одинока. Лишь ваши извращенные ласки могут пробудить мое тело для жизни, а мою душу -- для любви. Для любви к вам и больше ни к кому.

-- Но я боюсь вашей склонности играть со смертью. Неужели, говорю я себе, ее страстность не толкнет ее рано или поздно испытать высшее наслаждение любимым человеком, убив его и забрав его жизнь, и насладиться заключительным актом любви -- самоубийством?.. Вы смеетесь? А как вы будете смеяться, когда я выпью яд, предложенный мне вами, когда померкнут эти голубые глаза, любящие вас, когда холод охватит это прекрасное тело, от которого сходит с ума столько мужчин?..

-- Берегитесь. Вы заставите меня пожалеть о содеянном раньше чем оно свершится.

-- Вы жалеете? Вам жаль совершенных в мыслях ошибок? Признайтесь, ведь мысленно вы давно уже несколько раз убили меня и продолжаете это делать все более методично и изощренно.

-- Боже мой, как можете вы осуждать за жажду смертельной любви несчастную женщину, которая хочет крови вместо отречения! Но, видит бог, крови не вашей. Моя любовь слишком сильна, чтобы быть воплощенной простыми словами, простыми эмоциями. Она более всеобъемлюща, чем смерть.

-- Чего же вы хотите, если не умереть в моих остывших объятиях? Какой еще жертвы жаждет ваше обольстительное предательство, ваша сладкая порочность?

-- Я не хочу убивать тело, граф. Я хочу убивать души. Невинные души непорочных женщин, я хочу быть волком, пожирающим ягнят, я хочу совращать и убивать разум. Я хочу страданий и проклятий в мою честь. Я хочу, чтобы вы помогли мне убить души тех, кто хочет быть убитым...

-- Вы искушаете меня, миледи. Вы хотите, чтобы я вновь покровительствовал вашим развлечениям?

-- Но вы же знаете, любовь моя, что вы один -- единственный мужчина, которого я люблю по-настоящему. Я делаю все это лишь для того, чтобы сильнее почувствовать вашу любовь, чтобы вкусить контраст общения с вами и другими женщинами и любить вас с новой силой.

-- Увы, моя душа мне уже не подчинена. Лишь только Вы владеете ей. Вы можете делать со мной все, что хотите. Я уже не в силах сопротивляться. Что вы желаете -- приказывайте. Я ваш раб отныне и навсегда.

-- Мне не нужны ваши жертвы. Я не хочу ничего. Я хочу вас. До безумия...

x x x

Она утратила чувства.

Она утратила разум.

Она давно утратила мысли и мечты.

Одинокие осколки ее тщеславия еще тлели на огне ее безнадежности, но она была уже безвозвратно мертва. Искупление настало внезапно, и холодный шепот думал об этом внутри ее мозга.

Не думая ни о чем, она лежала охладевшая на мраморном столе посреди огромной холодной залы. Факелы бледно мерцали, придавая стенам сырой погребальный блеск.

Ее обнаженное тело источало запах арабских духов и призрачный свет еще мгновение назад живой плоти. Ее дух был рядом с телом, сознавая смерть в сумрачной плесени ночи.