— Давай ключи, я сам поведу. Тебе нельзя сейчас за руль.

Какой заботливый и совсем не обидчивый, просто душка, а не начальник. Я отдаю ему ключи от арендованной тачки и забираюсь на пассажирское сиденье. У меня хватает силы воли не оглядываться на коттедж, где я провела самые счастливые сутки, но когда мы выезжаем на шоссе, я начинаю плакать.

— Зачем вы приехали, а? Вы всё испортили. Не могли до завтра подождать?

— Василиса позвонила Насте и сдала Влада с потрохами. И про себя рассказала, как они переспали по пьянке пять лет назад, и про тебя. Фотки ваши прислала, где вы танцуете. Мы решили с поличным вас застать. Думали, так проще будет. Мы же не знали, что ты начнёшь его выгораживать.

Реву, размазывая слёзы и подвывая. Открываю бутылку и хлебаю из горлышка что-то горькое и крепкое. Гляжу на этикетку — какая-то немецкая отрава. Крепость, наверное, как у чистого спирта. Тем лучше!

— Ну чего ты ревёшь? — спрашивает Никитос. — Всё же нормально закончилось.

— Что закончилось? Что, Никита?!

— Это дело. Мы выполнили задание клиента, получили деньги, все довольны. Завтра завершим оформление документов, и можно будет обо всём забыть.

Забыть? О Славике Дроздове, который благодаря мне остался без денег, без работы, без поддержки? После всего, что с ним произошло в детстве и юности? Его предали мама и первая любовь, а теперь ещё жена и две любовницы — бывшая и нынешняя. Трындец. Я делаю несколько больших глотков, чтобы не заорать на Никитоса с его утешениями.

— А косяки иногда случаются, не переживай, — продолжает он. — Главное, что мы получили нужный результат.

— Какие косяки? Что ты подразумеваешь под косяками?

Он пыхтит и делает вид, что сосредоточен на дороге.

— Да о чём ты, Никита?! Если сказал «а», то говори и «б»!

— Ну… о твоём поведении. О твоих чувствах. Ты что, влюбилась в него? Уничтожила карту памяти, пыталась его защитить, от денег отказалась… Я от тебя такого не ожидал.

— А что, если и правда влюбилась?! — подкидываюсь я. — Разве в него можно не влюбиться? Он самый красивый, талантливый, искренний и ранимый человек на свете! А мы его уничтожили, потому что обиженная жена захотела ему отомстить. Почему она его не простила? Откуда такая жестокость к мужчине, которого она когда-то любила? Неужели он недостоин прощения?

— Это не наше дело. Наше дело — качественно выполнять свою работу, за которую мы берём немаленькие деньги.

Деньги-деньги. Всё из-за них. Я плачу ещё сильней.

— Не плачь, это пройдёт, — говорит Никитос. И продолжает после долгой паузы: — А женщины часто бывают жестокими. Я двадцать лет влюблён в тебя, но ты всегда держала меня на расстоянии. Сама ничего не давала, но и не отпускала от себя. Неужели я не заслужил хоть немного любви? Неужели я совсем недостоин твоего внимания?

— Прости меня, — выдавливаю я сквозь слёзы.

— Сначала Кропоткин, теперь Дроздов, а я вечно в роли запасного аэродрома. Ты правда готова сдохнуть в коммуналке, лишь бы не выходить за меня замуж? Чем я плох для тебя? Толстый? Я могу похудеть, я уже сбросил семь килограммов, записался в зал.

В памяти всплывает белая мускулистая грудь с розовыми сосками, по которой стекают струйки морской воды. Мокрая рубаха, облепившая тело. Полные улыбающиеся губы, смеющиеся глаза цвета «серая умбра 7022», изумительно чёткая линия челюсти, особенно когда он смотрит снизу вверх, стоя на коленях. Двадцать шесть лет. Дерзкий, израненный, доверчивый, бесстыдный, чувственный, гордый. Наверное, плачет сейчас в одиночестве. Любимый мой.

— А ты правда хочешь на мне жениться?

— Да.

— Я же дрянь.

— С чего ты взяла? — удивляется он. — Ты девчонка, которой несладко пришлось в жизни. Хотела поступать в мед, но пришлось ухаживать за матерью. Не успела её похоронить, как втюрилась в этого придурка с татухами по всему телу. Может, он и сексуальный с женской точки зрения, а по мне — урод уродом. Квартиру зачем-то поменяла. Почему со мной не посоветовалась? Я же юрист. Я бы сразу сказал, что не стоит делать добрачную собственность общей.

— Я ему верила, — оправдываюсь я, вытирая лицо бумажной салфеткой.

— Лучше бы ты мне верила, а не хитрому прошаренному провинциалу.

Прихлёбываю адское немецкое пойло, горькое, как полынь. В голове гудит. Кажется, я наклюкалась, но хоть плакать перестала. Тру салфеткой глаза. На ней остаются чёрные разводы туши.

— Ты прав, Никита. Лучше бы я вышла за тебя замуж в восемнадцать лет, — бормочу я. — Не пришлось бы сейчас страдать из-за какого-то… белобрысого мальчика, которому я испортила жизнь.

Он кидает на меня взгляд:

— О, да ты пьяна в жожоба, — констатирует он. — Поедем ко мне. Тебе не стоит сейчас оставаться одной.

— К тебе? — я поворачиваюсь к нему и с трудом фокусирую взгляд. — Я боюсь. А вдруг ты меня изнасилуешь?

— Угу, обязательно. Три раза. Вечером, ночью и утром.

И тут я отрубаюсь.

С трудом продираю глаза около двенадцати часов дня. Я в чужой постели, в незнакомой комнате. Смутно узнаю квартиру Никитоса. Заглядываю под одеяло — на мне гигантская мужская футболка размера XXXL. Прекрасно. Именно так я и мечтала сегодня проснуться. Не в коттедже на берегу моря рядом с МММ — мальчиком моей мечты, а вот тут, в кровати Никитоса.

Как же тошно.

На тумбочке — графин с водой и стакан. Выпиваю два стакана подряд и плетусь в душ. Долго стою под горячей водой, смывая с себя похмелье и ненужные мысли. Все мысли о Славке — ненужные. Я должна выбросить его из головы.

Открываю дверцу холодильника — о, да там целая азбука вкуса! Сыр и колбасы на любой вкус. Неудивительно, что Никитос такой толстый. А мне нравятся высокие и стройные. С деликатно прорисованными мышцами и мраморной кожей. Губы ещё помнят её теплоту и гладкость. Губы всё помнят. И руки, и тело, и… и… У меня так давно не было секса до Влада, что сейчас я отчётливо ощущаю: вчера он у меня был. Много секса. Закрываю дверцу, есть не хочется.

Падаю на диван, ищу в интернете фотографии заброшенной церкви. Рассматриваю трискелион, жду.

Никита возвращается через три часа. Довольный.

— Ну что, можно праздновать завершение дела! — восклицает он. — Дроздов всё подписал, успели и в загс, и к нотариусу съездить.

— Всё, он разведён? — спрашиваю я.

Как будто это имеет какое-то значение.

— Разведён и гол как сокол! Всё как клиент заказывал. Мы с тобой молодцы!

— Мы с тобой аферисты. Подставили человека, отобрали обманом его имущество.

— Не было никакого обмана, — Никита присаживается на край дивана. — Мужчина обещал не изменять жене, но нарушил своё обещание. Мужчина за это поплатился. Всё честно. Он даже не протестовал, спокойно подписал все бумаги, ни о чём не спрашивал.

— Как он выглядел?

Синяки под глазами? Покрасневшие веки? Печальный взгляд? Но Никитосу такие тонкости недоступны.

— Да расслабься, обычно он выглядел. Бледный как смерть.

— Про меня ничего не говорил?

— Он вообще ничего не говорил. Ну что, как насчёт итальянского ресторанчика? Хочешь пиццу с лососем? Или спагетти с морепродуктами?

Я хочу вернуть вчерашний день и остаться в нём навсегда.

— Я чувствую себя виноватой перед ним, — честно сообщаю я.

— Янка! Ну почему ты такая трудная? У нас был заказ — мы его выполнили. Ты ни в чём не виновата. Ты даже пыталась выгородить Дроздова, но он сам признался в измене!

— Ради меня, — выдыхаю я. — Ты что, не понял? Он признался не потому, что такой честный и решил избавиться от «Питерстроя», а потому что не хочет, чтобы я переезжала в коммуналку! Пожалел меня! Пожертвовал ради меня своей мечтой.

— Да какая теперь разница? К тому же это не его деньги, а Настины. Вернее, её богатого папочки. Забудь о Дроздове. Завтра будут новые клиенты и новые задания. Поехали в ресторан, жрать хочу.

Я встаю с дивана, решение приходит мгновенно: