— Должна вам сказать, — заявила Парселия, — вы покорили меня, господа, своей откровенностью. И если наша беседа продолжится в той же манере, я рискую растаять от вашего тона подобно медузе.

Теперь, Франс повёл Грацию слева от Ричарда, выступая немного вперёд, чтобы Парселия тоже могла его видеть.

— Хорошо. Тогда я перескажу вам «Сказ о Лицезрении», — огласил Мариола. — Известный всем миф, переплетённый с историей Экзо в самом основании.

— Я буду рада услышать его из ваших уст, — сказала офицер, улыбнувшись и Ричарду.

Постель Весны и Осени – обширная поляна – стелилась на плато, служившее и сценой, и ложем для любви двух временных стихий. Фоэста – дарительница жизни – восседала на рельефном троне к ветру от возвышенной равнины. Податель смерти – Атуемс – сидел напротив, к морю. И в лицезрении, две непревзойдённые силы единились, гармонируя. Их глаза – небесные светила – от долгого и пристального взгляда пары в пару, источали лучистые потоки, которые, смешиваясь над плато, преобразовывались в судьба и чувства. Людей и зверей…

Изумительно звучала песнь людей, славящая душу, обворожительными были движения их танцев, преисполненных радости. Грация и мир царили в стадах и племенах. Атуемс и Фоэста становились зрителями театральной сцены.

С интересом наблюдали божества за игрой животных и счастьем человеческим. Не знали их творения ни страха ни горя, и смерть познавали они только тогда, когда сами тянулись к ладоням Атуемса, чтобы он освободил их от теснящей дух плоти. А бестельные души, порой, сливались с лучами Фоэсты, вкушая блаженство.

Так продолжалось многие годы долгих столетий, покуда творцам не наскучила людская идиллия. Они, вне сомнений, любили человечество и прочих животных, любили, как дети любят игрушки, покуда не устанут забавляться. И уподобились творители охотникам, восхищённым стаей птиц, что взлетает от их выстрелов!

Однажды, Фоэста склонила свой лик над поляной, где резвились поколения, залив её светом лучезарных очей. Из руфиссы – розового ока богини – посеялись руфисарии, дети весны. Из эффузы – ока оранжевого – упали семена эфузарий, детей лета. Лик божества отдалился на прежнюю высь, за ним отступил и ослепительный свет, вернув людям зрение; зима уступила весне, сменившейся летом. Как-то ночью, во сне, услышали отдельные племена руфисарий и эфузарий, чьи хитрые речи, по замыслу высшей, вложили в чистые сердца порочные стремления. Ими овладели похоть и жадность. Когда эти одержимые захватчики прокатывались бурей в соседних землях, с одними лишениями оставались обитавшие рядом племена. Однако пострадавшие не ведали ещё чувства мщения. Тогда склонился и Атуемс над горным плато, застлавши свод неба сугробистым ликом. Его очи – светила лазуриум и осфиерат – не были так же ярки, как зеницы Фоэсты, и чаще забирали, но могли и давать. Живописец осенних и зимних пейзажей даровал страх и порывы жестокости оставшимся чистым сердцам. С тех пор, разорённые проносились в землях обидчиков, сея лишь муки. Мир впал в безумие! Творцы потешались!

Среди извращённых божествами племён выделялись и праведники, нашедшие в себе силу вернуть прежний порядок. Эти скитальцы, поначалу разобщённые, соединялись во всех краях мира. Они составляли первые общества выходцев, где отшельники, водимые истиной, делились наблюдаемым и множили мудрость. Было изведано, что руфисарии и эфузарии, погружаюшие народы во мрак, живут всего один сезон, кроме тех, что привяжутся к людям. С приходом каждой новой зимы светила Фоэсты оплодотворяли ручья и озёра, носящими водами живились корни особых деревьев, а с дуновением весенних и летних ветров созревшие духи выходили из крон вместе с воздухом, творимым листвой. Так было издревле. Но праведные выходцы научились заточать незримых подстрекателей. Помог искателям мира кольцевидный Брутоций – таинственный змей, чьё противоядие, чудодейственным свойством, очищало заражаемые источники. И к народам возвращалось их здравие.

Брутоций водился далеко не во всех землях, населённых людьми, поэтому общество выходцев, становясь бок о бок с исцелёнными народами, и по сей день стремится избавить от пагубных духов все племена. Чтобы задуманное исполнилось, кольцевидный Брутоций обязан осесть во всех крупных источниках по всему миру. Выходцы же, теперь объединённые в один Экзосоциум, должны обнаружить всех руфисарий и эфузарий, засевших среди человеков. Ибо дети Фоэсты – распространители зла.

— Какая занимательная сказка, — бросил старик Барсонт, после того, как Франс Мариола отъехал вперёд. — Не знаю, как вы, а я слыхал и получше.

Пожилой мужчина казался плутом; он ухмылялся из-под рыжих усов, соединяющихся с бакенбардами, поглядывал то на Парселию, то на внука, словно придумав какую-то шалость, о которой собирался поведать.

— Боги. Вы пылаете огнём недобрых намерений, — сказал ему Ричард, всё ещё слушая в разуме голос рассказчика, глубокий и лёгкий. — Может вам отдохнуть?

— Отдыхать мы будем возле Столба Беглецов, который уж близко, — ответил старик, чуток раздражённый издевательской репликой внука. — Однако твоя болтовня и впрямь утомляет.

— Что предлагаете взамен болтовне? — спросил живописец, покосившись на деда с притворной обидой.

Барсонт показал левую руку, в которой держал небольшую корзину, покрытую тканью. Поставив её перед собой на седло, старик убрал ткань, и снова взглянул на конных попутчиков.

Парселия, ехавшая справа от Ричарда, вытянула шею и глянула внутрь корзины, увидев в ней несколько десятков странных яиц, с блестающей росписью на скорлупе. Она поразмыслила, подняла взгляд на ухмыляющегося старика, чьи бакенбарды были того же оттенка, что и её волосы, и предупредила, стараясь выглядеть серьёзно:

— В сомнительных забавах я предпочту не участвовать.

— Вам и не нужно! — крикнул ей старец. — Я назначаю вас наблюдателем.

Оказалось, что Барсонт придумал для внука игру. Вызов, по условиям которого, Ричард обязан поразить хотя бы одно подброшенное яйцо из шести, в каждой из пяти сессий. В случае успеха живописца, Барсонт обещал раскрыть ларцы былых своих годов, в которых хранились сокровенные для старика мгновения жизни, полные мрака исчезнувших нравов. Но если же Ричард себя не проявит, тогда, согласно условиям, Барсонт порадует всех его спутников славными рассказами о неприглядных тайнах юнца, окутанных неосмотрительностью, стыдом и, что уж там, похотью. К счастью для Ричарда, скелетов в шкафу он не прятал, хотя понимал, что отдельные «случаи» его биографии, при явной огласке, способны лишить уважения и вызвать улыбку. Тем не менее вызов он принял, невзначай пошутив, что его самые «преступные» погрешности старику неизвестны.

Известив отца о намерении немного пострелять, юноша уведомил адъютанта Осби, что желает взять свой первый урок. Тогда Ласток впервые посмотрел на него с искренним и невынужденным уважением, многозначительно кивнув. Однако тракт не был излишне широк, всё ещё сопровождаясь, слева и справа от всадников, двумя крутейшими спусками, поэтому отъехать в сторонку, чтобы не глушить всех сопутствующих выстрелами, было проблематично. «Практикуйтесь при нас, — разрешил Кордис, сам пока не догадываясь, какую увидит игру. — Наши лошадки огня не боятся». Так, живописец встрял в обстоятельства, благодаря которым, в случае проигрыша, собственный дед угрожал ему тяготой позора, ведь наблюдателями становилась вся отцовская свита. «Всего пять метких выстрелов, — помолился юноша предкам, слегка поробев. — Хотя бы одно попадание в каждой из сессий. Давай, ты же Фэстхорс!»

Ласток хлопнул в ладоши, приводя разум Ричарда в текущий момент. Адъютант отца и, по совместительству, инструктор по стрельбе, вёл поджарого коня размеренным шагом, как и другие. Ласток решил держаться немного впереди относительно всех остальных, но ехал по самому краю дороги, чтобы не казаться заносчивым.