Хоть и любил Сергей Васильевич поговорить по душам и втереться в доверие и знакомых имел массу, а все ж — жандарм. А к жандармам здесь всегда относились с ярко выраженной нелюбовью. Что и выразилось в момент его отставки язвительными комментариями окружающих и откровенным злорадством. И даже его многие знакомые отвернулись и ограничились лишь скупым сочувствием. Вот тут его Мишка и подхватил. Я, честно признаться, тоже Зубатова не особо любил, но не мог не признать способность друга подбирать с обочины прекрасные кадры. Я не сомневался, что бывший глава Особого отдела нам ой как пригодится, с его-то опытом, талантом и связями! Хотя, признаться, с Мишкой я был не очень согласен, зря он Истомина подвинул, мог бы как-то по-другому организовать его трудоустройство. Ну да ладно, что сделано, то сделано.

Кстати, отставка Зубатова не сняла нас с крючка охранки. Мишка, как и прежде сотрудничал с нею, только теперь все стало происходить чуть более официально и чуть более реже. Он все так же передавал им отчеты, вводил на наши предприятия выгодных властям людей, помогал выявлять возмутителей спокойствия. Но была и еще одна польза от смены руководства — от нас отвалился поп Гапон. После громкого скандала тот как-то позабыл дорожку на наши заводы и за более чем полгода ни разу более не появлялся. Уж не знаю почему — то ли пить ему у нас надоело, то ли, ослабшее давление Зубатова позволяло ему более к нам не заходить и переключиться на более сговорчивых. Я этого не знал, да мне, на самом деле, это было безразлично. Главное факт, а факт таков, что он перестал у нас мутить воду и соблазнять рабочих своими сладкими речами, а значит через год есть большая вероятность, что он не потащит моих рабочих под царские пули.

По поводу охранки и отчетов…. Как это ни удивительно, но за все время пребывания здесь я так ни разу с надзором не столкнулся. Никто меня не контролировал, никто не опекал. Мне пришлось лишь по прибытию сюда отметиться, да по отплытию в Америку сообщить, что отчалил. Вот и все мое сотрудничество. О том, как я здесь работаю, что именно делаю, никому не было интересно. Ни полиции, ни охранке, у которой здесь и отделения-то нормального не было. Так что получалось, у меня здесь были полностью развязаны руки.

А в середине января в Артуре что-то случилось. Что такое непонятно, странное. Какой-то слушок пронесся по городу, и на узких китайских улочках появилась суета. Потащились китайцы из города с баулами. Стали закрываться лавки, запираться дома, принадлежащие китайцам, и местный рынок опустел. И Юн моя торопливо засобиралась.

Я ее поймал за этим занятием. Заметил, как она складывала свой нехитрый скарб в корзину, готовилась к дальнему переходу. Помимо своей одежды, скидывала в платочек и еду. И Лизка ей молча помогала.

— Что случилось? — удивлено спросил я, заметив суматоху.

— Ой, Василий Иванович, тут такое дело, — вместо китаянки, ответила она, — японцы скоро войной пойдут. И требуют, чтобы все китайцы из города ушли, а кто не успеет уйти или останется специально, то тех они угрожают убить. Говорят, что головы всем оставшимся отрежут.

Юн закивала головой, запричитала:

— Японец плохой, злой. Голова лезать будет. Говолят сколо будет.

Я нахмурил брови. Отчетливо запахло войной. Об этих слухах я узнал впервые, но ничуть не удивился. Но вот что я совершенно не ожидал, так это то, что признаки войны стали настолько отчетливы. И господа офицеры их наверняка должны были заметить и по здравому смыслу предпринять все меры. Но насколько я знаю, таких мер до сих пор принято не было.

— Кто об это говорит, Юн?

— Все говолят. Все знают. Японци говолят, смеются. Говолят если не уйдем, то убьет всех. Говолят лусских будут стлелять.

Она от меня ушла не задерживаясь. Я выплатил ей все деньги, что полагалось и она, тоскливо вздохнув, вышла за калитку. А Петро, глядя ей вслед, хмурился. У парня на душе кошки скребли. Она прошла метров сто, обернулась. Издалека она казалась еще меньше, даже не подросток — ребенок с большой корзиной. И Петро не выдержал, рванул к ней. Вырвал корзину из рук и потащил ее обратно. Та особо и не сопротивлялась, пошла за ним словно козочка на привязи.

— Я ее никуда не пущу, — грозно заявил мой солдат, представ пред моим взглядом.

— И что будешь делать?

— Пусть у нас остается. Скажете, что она ваша служанка и ее не тронут.

Я покачал головой.

— Я бы не был в этом так уверен. Загубишь девчонку.

— Нет! — заявил он твердо. — Я сам им глотки всем перегрызу.

Я кивнул. Что ж, понятно, что Петро влюбился в миниатюрную китаяночку без остатка, влип по самые уши. И потому не мог рассуждать здраво. Он ведь и вправду будет ее защищать, да только если японцы и устроят китайцам Варфоломеевскую ночь, то ничего он сделать не сможет.

Вступилась Лизка:

— Петя, отпустил бы ты ее? Ну что ты ее губишь?

— Нет! Она никуда не пойдет! Или я с ней уйду!

Он был решителен, смотрел на меня с вызовом. И я не мог ему приказать остаться — все-таки он вольный человек.

— Петя, ну подумай, — вкрадчиво сказала Лиза, — ну что ей здесь делать? Сидеть под пулями и гадать когда ей голову снесут? Отпусти ты ее.

Но он был упрям. Держал свою китаяночку за хрупкую ладошку и не отпускал. Она едва доставала ему до плеча и если бы встала за его спину, то спряталась бы ото всех. Она понимала что происходит, поглядывала на своего Петю глазами полными надежды и боялась. Уж не знаю, было у них уже что-то или нет, да только затаенная любовь вдруг вырвалась наружу.

— Вот что, Петро, — решил я. — Ей здесь оставаться нельзя, это понятно. Японцы головорезы знатные и местное население об это прекрасно помнит. Но если она тебе дорога, то ты сам устрой ее куда-нибудь, а после того, как здесь все закончится, заберешь. Или сам к ней уедешь. Как тебе такой расклад?

Он не сразу ответил, задумался. Затем с сомнением кивнул.

— Но куда я ее отведу?

— А сама она куда направлялась?

Она и сама толком ответить не могла. Просто уходила из города, куда глаза глядят. Сказала, что хотела было уйти обратно к родным, но туда добираться далековато, да и достойной работы там не найти. А в огороде копаться ей уже не льстило.

— В общем так, Петро, даю тебе две недели. Сам езжай с ней, устраивай. Как устроишь, вернешься, а после войны заберешь свою ненаглядную.

Такой расклад его устраивал и он согласился. Деньги у него были и на жизнь хрупкой девушки вполне хватит. Да и у самой Юн кое-какие сбережения были, так что не пропадет.

— А лучше всего податься бы ей в Чифу, — вставил слово Мурзин, что до этого молча наблюдал всю сцену. — Там русское посольство, а Юн, как барышня, которая может говорить по-нашему там вполне могла бы пригодится. Если Петр постарается, то сможет ее там пристроить. Ну а если не получится пристроить, то может кому из русских там в услужение пойдет.

— А что, неплохой вариант, — согласился я. — Ты как, Петро?

На том и порешили. Мой солдат согласился с таким вариантом и получил от меня одну неделю отпуска. Из своих денег я выделил девушке пятьдесят рублей, там они ей очень пригодятся и помогут протянуть без работы длительное время. Сам город Чифу находился с другой стороны Бохайского пролива, и было до него около девяноста-ста морских миль. Китайские лодчонки часто курсировали между этим городом и Артуром, потому и добраться до него не составляло никакого труда. И там, судя по всему, во время русско-японской заварухи будет относительно спокойно. Японцам туда лезть не имело никакого смысла — ведь в городе из наших кроме русского посольства и русских же купцов почти никого и не было.

Тем же днем Юн, сопровождаемая раскрывшим свои чувства Петром, отбыли на небольшом китайском судне. Девушка была грустна и задумчива, часто поглядывала на парни снизу, заглядывала в глаза. А тот лишь смущенно улыбался и бросал косые взгляды на наши фигуры. Мы их провожали с тяжелым сердцем. С Юн будет все хорошо и ей волноваться нечего, но вот Петро…. Кто знает, успеет ли он вернуться и не нарвется ли корабли озверелых японцев?