И вдруг реклама. А в рекламе во весь рост Борщик. Борщик с мороженым, Борщик с пирожным. Борщик с тележкой, Борщик с Белоснежкой! Вдруг Борщик в шикарном «линкольне» в новом фартуке и новом костюме.

Тут машину так дернуло, что мы подскочили. Мы едем на старом драндулете, в драных штанах, а нам такие штучки показывают! Остановились, а на экране опять реклама: девицы с жезлами идут, ноги выбрасывают, а впереди них — я, объявляю:

— Изысканные блюда кока Борщика!

А какое они имеют право? Кто их просил рецепты давать?! Я уже за это кое-что имел. У меня уже было!

Передают как-то по радио, по транзистору, мои рецепты. Я слушаю и негодую: не так, не так! А рядом стоит какой-то бугай в спортивке и усмехается:

— Тоже мне, Борщик нашелся!

— А я, — говорю, — и есть Борщик!

— А, — говорит, — Борщик? Так я из тебя сейчас маяк сделаю, чтоб светил лучше. — И как сунет мне кулаком в глаз, в переносицу.

— За что? — кричу.

— А за рецептик. За французский салат «Оливье» с английской солью. Я до сих пор после банкета свой офис отмыть не могу.

— Да это же чей-то черный юмор! — кричу.

А он мне за юмор — раз по затылку.

Нет, хватит!

Петькин нажал возле бара на стоп, а я выскочил — и как грохну кулаком по телевизору: не врите!

Грохнул — и все. Оторвался от земли и лечу со спасательным кругом. А куда — не знаю. Всё летит и все летят.

Открыл глаза и вижу: вокруг пустыня. Ни Петькина, ни драндулета, ни телевизора. Один рыжий куст рядом торчит.

— Ну и стукнул, — думаю. — Землекрушение! Все кухни перевернулись. Лежу — непонятно, где юг, где север. Одна рука на восток, другая на запад показывает. И я виноват! Но не надо доводить человека до такого состояния.

Тут снова хорошенько тряхнуло. И вижу: передо мной, откуда ни возьмись, на конях три всадника. Один — кактус, весь в орденах. И два ананаса в сомбреро. У одного две волосины на лбу, у другого три на подбородке. Кактус говорит:

— Как это мы сюда попали и почему?

А ананас с двумя волосинами отвечает:

— А это в тот момент, когда вы на весь парламент по трибуне кулаком стукнули.

Интересное совпадение, думаю. Один наверху, другой внизу. Значит, не один я стучал. Уже два кулака сразу стукнули.

Ананас с тремя волосинами говорит:

— Все границы перемешались, все республики передвинулись. И ни одного министра не отыскать.

А кактус напыжился, выпятил губы, брякнул:

— Границы поделим, установим. Министров отыщем. — И кивнул на меня. — Вон видите, один лежит. Это ведь кок Борщик. По телевизору рецептики выдавал. Вот пусть и будет у нас министром пищеварения. За хорошую плату. Только попробую для начала, как он возит. Я ведь всех министров объезжаю!

Тут я вскочил. Ну нет, извините, хорошую плату мне уже обещали! Но я и от президентского кресла отказывался. А верхом на Борщике тем более никто гарцевать не станет. Кроме детей: дети — сколько угодно. Детей Борщик любит!

Тут вдруг рыжий кустик зашевелился, отряхнулся и говорит голосом Петькина:

— Попробуй на мне! За хорошую плату я согласен, сколько угодно.

Эх, думаю, ну и Петькин! Вмазать бы тебе по твоей тыкве. Но тут снова как грохнуло, что лечу я опять и думаю: «Нет, хватит. Больше Борщик кулаком стучать не станет. Ни по печке, ни по телевизору, ни по голове!»

Приземлился я и не пойму где. Только чувствую, что пляшу: то пачангу, то кукарачу. Подпрыгиваю в своих сапогах и соображаю: «Раз кукарача, значит, в Мексике!»

Я пляшу и всё пляшет, всё подпрыгивает. Земля, улицы, небоскребы. Народ на улицы выбегает. Кастрюли из окошек разлетаются.

«Нет, — говорю себе, — это не кукарача, это землетрясение! Тут не плясать, а помогать надо! Только с чего начать?»

Вдруг подходит ко мне тоненькая малышка, смотрит на мои сапоги, протягивает испеченную на кирпичах лепешечку, говорит:

— Сеньор, вы, наверное, очень проголодались. Кушайте, пожалуйста.

Вот так. Я думаю, а малышка уже помогает.

Сбросил я свой рюкзак, разжег среди кирпичей костерок, кастрюльки, сковородку поставил. За продуктами бегать не надо. Продукты в воздухе носятся. Апельсины, ананасы сами собой жонглируют, блинная мука, кукуруза, кофе в пакетах над головой летают.

Ловлю, варю кашку, приговариваю:

— Кушайте, детки. Борщик вас любит.

Только сказал, раз — с балкона соска на голову. А за соской какой-то пакет в руки. Развернул я, а там малец рот раскрывает:

— Каши! Каши!

Накормил его кашей. Бегут родители, кричат:

— Муча грасья, сеньор, большое спасибо! Мы вам сейчас еще нескольких детей подкинем.

Сомбреро протягивают.

— Нет, — говорю, — извините. Мучо грасья! Я детей люблю, но если Борщик нянчиться, то кто варить будет? У каждого кухня своя.

Передвинулся я немного и слышу из окошка мягкий голосок:

— А чашечки какао у вас не найдется?

Смотрю, при землетрясении полулежит на кушетке сеньора, а рядом с ней два бамбинос.

— У Борщика все найдется! — говорю. Протягиваю кастрюльку с какао, прошу: — Но вы, пожалуйста, и другим вокруг налейте. Другие тоже не против.

А она отхлебнула и так надменно затормозилась:

— Ну вот еще! — говорит. — Если бы это каша была — другое дело. А какао почти деликатес. Извините.

Я удивился. У нас дома именно самым вкусным делятся. Но протянул кашу, говорю:

— Ну раздайте кашу.

А она себе и своим наложила — наворачивают, а вокруг детишки в окно смотрят. Старшенький мальчуган, правда, потянулся поделиться, но так получил ладонью по макушке, что у меня в затылке треснуло! Сердце кровью облилось!

— Что же вы это, сеньора, делаете? — говорю. — Какой вы пример даете? Детей жалеть надо, детей спасать надо, детей любить надо! Борщик в этом толк знает! Как-никак у Тамары Сергеевны учился!

— А ваше какое дело?! — говорит. — Отодвиньтесь от моего окошка.

Хотел я, было, в ответ громыхнуть, но вздохнул: нет, Борщик больше громыхать не будет. Может быть, ее как раз чем-нибудь и трахнуло в землетрясении, так что в голове перемешались плюсы и минусы. Может быть, еще и отойдет. Хорошо бы.

Отодвинулся от окошка, пересел под другое, разливаю кашу, раздаю блины и чувствую, кто-то меня ласково за ухо подергивает, а кто-то снизу аккуратно щиплет.

Оглянулся — на плече у меня обезьянка, а внизу крокодильчик в карман лезет и тоже смотрят: «Борщик, помоги!» И птицы рядом летают, по-своему лопочут, и молодая анаконда поранена, грустно из клетки глядит. Все есть хотят, все помочь просят. У зоомагазина сижу!

Я одного кормлю, другому хвост перевязываю. «Ну, думаю, Айболита нашли! Хорошо, что здесь слонами и тиграми не торгуют!»

А тут еще подходит полицейский, ведет чумазого мальчугана:

— Сеньор Борщик, он у вас блин утащил.

— Один? — спрашиваю.

А мальчуган развел руками, вздохнул:

— Блин один, а братишек семеро.

— Ладно, — говорю, — вот тебе еще семь блинов. Но больше без разрешения — ни-ни!

А он подпрыгнул, кричит:

— Грасья, сеньор! Вы не просто Борщик, вы Санта-Борщик! Если когда-нибудь вы стащите, я вас тоже выручу! Клянусь Санта-Барбарой!

Всех я вокруг накормил, всю улицу, притомился и чувствую: самому передохнуть надо! Отошел на окраину, нашел какой-то холмик, теплый, правда. Но подложил под себя спасательный круг, чтоб не так горячо было. Сижу, закусываю. Пара сухарей есть, соль есть, помидорчик есть. А что еще Борщику надо? Правда, обезьянка на плече вертится и крокодильчик в кармане шевелится. Но я их накормил неплохо.

Вдруг чувствую, холмик подо мной дернулся, подпрыгнул, а мимо меня бутылки, банки, одна, другая — фьють, фьють! И хвостик от помидорчика, который я вниз бросил, — прыг!

А рядом усатые мужчины в сомбреро говорят:

— Ты куда сел? Это же вулкан. Отвратительный, грязный и злой. А молчит потому, что мы его банками и бутылками забросали.

Тут началась стрельба: банки вверх, бутылки вверх, портреты вверх, газеты вверх!